Слушайте звезды!

В среду после работы в парке было собрание. Куликов скучал на последнем ряду в небольшом актовом зале, думая только об одном: о завтрашней встрече. Зуд ожидания начинался у него уже за двое суток, все мысли упирались в Парса и в сканнер. Он тупо слушал начальников цехов, потом урывками — главного инженера: «Деталей нет, какой-то цех не укладывается в сроки…»; на выступлении профорга он заскучал совершенно и перестал слушать. Потом было совещание, его попросили остаться, даже несколько слов сказать попросили, и он даже говорил — что-то совсем уж бессмысленное. «Смешно! — подумал он. — Там где-то другие цивилизации, вещи фантастические придумывают, а эти все о трамваях и о трамваях».

Домой Куликов возвращался поздно. Давно уже стемнело, пошел мокрый снег, первый в этом году; фонари сумрачно блистали; неуклюжие приземистые деревья вдоль улицы с толстыми стволами и пучком редких веток на макушке кривились безобразно в мутном тумане. Под ногами хлюпало. Возле дома неделю назад вывалили кучу стройматериалов, да так, видно, и позабыли. Куликов свернул в темную подворотню, неуверенно нащупывая выбоины в асфальте. «Где-то здесь должна быть лужа» — вспомнил он. Неожиданно перед ним выросли две фигуры.

— Куликов? — спросил простуженный голос.

— Ну, я… — ответил Куликов, отступая к стене. — Что вам нужно?

— Поговорить с тобой только. Два словечка…

— Некогда мне, я тороплюсь, — пробормотал Куликов. «Худо дело», — подумал он и сжал кулаки.

— Послушай, дружок, тебя же предупреждали: Афиноген шутить не любит. Сегодня какой день?

— Да не знаю я никакого Афинргена! — Куликов прижал плечо к стене, быстро подставив бок. Резкий удар пришелся в бедро. Метили, видно, в живот. «Что ж, реакция не подвела. Может, пробьюсь», — с надеждой подумал он и резанул правой, целя в ближнего.

— Ого! — сказал тот хрипло с каким-то даже добродушием. — Мальчик порыпаться решил.

Они не торопились. Разошлись немного, совсем приперев Куликова к стене и отрезая ему пути к бегству. Попривыкшими к темноте глазами Куликов разглядел в руке у дальнего что-то похожее на дубинку. «Ну, громилы, приготовились ведь!» — подумал он с возмущением. Первый удар он отразил, но рука онемела враз, и одного из громил он на мгновение потерял из виду. Это и решило дело. Он и не понял, как оказался на земле, успел только скорчиться и принять новый удар плечом. Несмотря на занятия боксом, драться он не любил, и навыков обыкновенной уличной драки у него не было. Но бесконечные ленты-боевики кое-чему научили: он перекатился на живот, поджал под себя колени и рукой прикрыл голову. Другой уперся в асфальт и сделал попытку прыгнуть вперед, но не успел. Еще один сильный удар повалил его окончательно — в ту самую лужу, которую несколько минут назад он нащупывал в темноте. «Ну не убьют же, в конце концов», — успел он подумать и покорно, без движения скрючился в луже. Но они больше не били. Очевидно, это не входило в их планы.

— Афиноген шутить не любит! — снова услышал он сиплый голос. — Готовь кассеты, дурак!

Они ушли. Куликов с трудом поднялся во весь экран и стал счищать грязь с куртки. «Вот сволочи!» — думал Парс, лежа, словно спеленутый, в кресле со сканнером в руке. Бодрящие потоки воздуха скользили по его лицу, но все впустую. Одно лишь радовало Парса: то, что загодя вынул блок воздействия. Он не выдержал бы, помог Куликову, и пленка была бы испорчена. И пользы никакой — ведь это было уже, было — в прошлом.

VII

Время близилось к часу ночи. Возвращавшиеся на ночлег трамваи подходили один за другим. На улице подморозило, и холодный воздух от ворот добирался до уголка, где сидел Куликов, проникал в короткие рукава казенного ватника, за ворот, который Куликов пытался застегнуть и который то и дело расстегивался снова — мал ватник, и пуговицы через одну. Было зябко и неуютно. Но зато скоро, через час с небольшим, должен появиться Парс.

Петренко подошел незаметно и встал за спиной Куликова. Потом несмело прокашлялся.

— Я посижу тут, что ли? — робко попросил он.

— Посиди, — равнодушно ответил Куликов.

Кряхтя Петренко присел на низенький табурет. Сегодня он казался почти что трезвым. Щуплый, в таком же, как и у Куликова, старом ватнике, который висел на нем мешком, в старой, замасленной кепке, он, сам того, очевидно, не желая, возбуждал сострадание. Оба долго молчали, прислушиваясь к визгу трамваев и крикам рабочих, заканчивавших смену.

«Сколько ему лет? — неожиданно подумал Куликов. — Тридцать, сорок, а может, и все пятьдесят?» Он впервые рассмотрел вблизи лицо Петренко. Было оно землистого цвета, одна бровь чуть выше другой, один глаз обыкновенный, второй — узкий и как бы придавленный сверху.

— Слышь, Петя? — смущенно сказал Петренко.

Куликов всем своим видом изобразил глубокую задумчивость. Ему совсем не хотелось разговаривать. Да и о чем ему было разговаривать с этим хануриком? Если презирать Тиграшку и ему подобных у него еще хватало энергии, то на работяг вроде Петренко он просто не обращал внимания. К тому же он и думал сейчас о другом.