Служа другим. История врача-онколога, ставшего пациентом

Точка бифуркации – это состояние системы, когда очень маленькое воздействие приводит к глобальным изменениям и очень сильно влияет на будущее. Наша жизнь состоит из таких маленьких и не очень квестов, приводящих к непосредственным или отдаленным результатам.

Вы, наверное, знаете, что в марте мне был установлен тяжелый диагноз «рак желудка», я прошел уже четыре курса химиотерапии. Вчера вечером я обсудил клиническую ситуацию с коллегами, которым доверил свою жизнь. Они настоятельно мне советуют довести количество курсов до восьми. Доказательной базы этого подхода в настоящее время нет. Мы руководствуемся только логикой и здравым смыслом. Больших клинических исследований на эту тему никто не проводил пока. Я сейчас стою, пожалуй, перед самой своей главной бифуркацией в жизни. Как будут развиваться события дальше, вы скоро узнаете. В завершение я хотел бы поблагодарить свою семью: мою супругу, моих детей – за то, что они всегда были со мной и поддерживали, не давали права остановиться на своем пути. Удачи всем вам и большого здоровья.

Порой я сама задаюсь вопросом, как мне хватило сил на все это. Но наши детки – это один из сильнейших стимулов. Они – мотиваторы и не дают расслабиться. Я не имею права опустить руки, впасть в депрессию или бездействие. Да и не принято у нас в семье такое. Павленки – не сдаются! Это девиз нашей семьи. Мы и детей учим принимать проблему, а не пугаться ее, пытаться находить способы ее решения. Мы вместе боремся за нашего папу и дети – наши большие помощники.

Из интервью Анны Павленко-Гегечкори Онкологическому информационному сервису ToBeWell

Важно знать

Андрей разговаривает с коллегой (К), вернувшимся из США:

– Это будет очень интересно.

К: Интересно, что это такое, технологии, все равно они по-другому работают, что говорить? Зашли мы, посмотрели там, конечно. Всех тех больных, которых я там видел в реанимации, мы бы даже на операцию не взяли.

– Они все такие?

К: Там их много, если сделал сердце – все, получилось, а потом выхаживание в реанимации тяжелых, то есть после реанимации работает их море, и не волнует! Там один день стоит на наши деньги 90 000 рублей. Ты себе представляешь, да, они там месяц-полтора, то есть, деньги вообще не считают. Вообще не считают.

– А у них как это получается, страховая оплачивает?

К: Конечно. Страхуются все, а я их спрашиваю: вы со страховыми компаниями общаетесь? А они: нас не интересует, мы – консилиум: сели, написали все, а дальше пусть страховая с администрацией больницы разговаривает. Может быть, раз за всю жизнь кто-то подошел и сказал, что дорогое лечение. То есть в реанимации там дедушки, бабушки по 80–90 лет, у нас бы все это… Технически вот мы то же самое делаем, такие же руки, у нас такие же команды классные, денег не хватает! Просто не хватает денег.

– Я знаю это все. Потому что, по большому счету, если сравнивать реально чисто мануальный навык, разницы нет никакой.

К: Все те же мини-доступы, все мы делаем, все! По времени то же самое. Разговариваем на одном языке, то есть… Ну что говорить, протезирование клапана аортального у них стоит в 10 раз больше, чем у нас. Я пересчитал – в 10 раз дороже! Хотя у них должно быть дешевле. Все же расходники американские у нас, у нас дороже должно быть, а не у них. Куда эти «в 10 раз»? Конечно, зарплаты врачам, медсестрам. У нас народу очень мало вообще. Там, в операционной – кто там пробирки берет, кто там переносит, короче, что-то там народу просто… А там всем платят, то есть все у них неплохо. Поэтому на лечение там ничего не жалеют. Не экономят там, вообще ничего не жалко, вообще. То есть они за каждого больного рубятся, за каждого своего жителя. Ну что я тебе рассказываю? Что я тебе рассказываю-то?!

Андрей