Служанка

— Что делать-то будешь? Он же теперь вокруг гостьи вьется, про тебя и думать забыл. Прям как Яцек мой. Стоило Мельниковой дочке его поманить, так он тут же к ней переметнулся. На приданое богатое позарился.

Златка вздохнула, и глаза ее погрустнели, а я смотрела на нее и думала, что у каждой из нас своя беда. И все из-за чувств проклятых, над которыми ни она, ни я не властны.

— Вот что я тебе скажу, подруга, — голос соседки зазвучал решительнее. — Ты с лорда Штефана денег побольше стряси, да и забудь про него. Девки слышали, как управляющий кому-то из стражников говорил, что хозяин скоро уедет вотчины свои проверять, долго его не будет. Глядишь, ты за это время графа и разлюбишь. А что? Взять хоть меня. Уж как я Яцека любила, а прошла пара месяцев, так и думать про него забыла.

Я глядела на Златку, кивала, соглашаясь с ее словами, а сама понимала, что не получится у меня арна разлюбить. Не выйдет.

Штефан

Он смотрел на сидящую за столом Бранимиру и сам не знал, что чувствует. Какая-то часть его — темная часть — тянулась к прошлому, в котором были долгие южные ночи, наполненные горячей страстью и бешеным биением сердца, неистовство зверя и надежды на скорый брак, мечты о детях и о той, что будет идти с ним по жизни рука об руку. Тогда, два года назад, он готов был отдать все, только бы назвать Бранимиру своей. Эта женщина свела его с ума изменчивым нравом и резкими переходами от неприступной холодности до разнузданной страстности. Первая красавица Олендена. Дочь советника императора. Ох, сколько усилий пришлось ему приложить, чтобы добиться ее благосклонности! Но ведь добился. Она уверяла его в своей любви. Клялась, что будет ждать, и говорила, что ее сердце принадлежит только ему. А потом он получил то проклятое письмо, перечеркнувшее все надежды и обещания… И вот сейчас она здесь, рядом с ним. Смотрит своими загадочными глазами, а он так и не может понять, что скрывается за их непроницаемой чернотой.

— Так зачем ты приехала, Мира? — жестом отослав служанку, спросил он.

Зверь настороженно замер, прислушиваясь к его словам. Он помнил вкус сладкой плоти, его зверь. Помнил жаркие ночи и безудержную страсть. И он тосковал по той вседозволенности, которую ощущал в объятиях жадных рук Бранимиры. С ней ему не нужно было сдерживаться. Мира любила ходить по краю и смотреть в лицо опасности. Ее не останавливали ни боль от когтей, ни синяки, ни следы укусов. Она готова была на все, лишь бы утолить голод своей плоти. «Ты один понимаешь меня, Штефан, — вспомнился ему ее шепот. — Ты один способен дать мне то, чего мне хочется». Толика магии, доставшаяся Бранимире от бабки, помогала его любовнице легко сносить боль и ласки зверя. И Мира никогда не осторожничала, погружалась в страсть с головой, без оглядки на то, что будет после.

— Я скучала без тебя, Штефан, — словно подслушав его мысли, тихо сказала Бранимира и коснулась его руки своей. Ее голос звучал так нежно, так просительно. Только вот взгляд оставался зеркальным, и, неизвестно почему, его это разозлило. Хотелось заглянуть в душу, прочитать, понять, что думает эта непостижимая женщина, но он видел в темной глубине лишь собственное отражение.

— Я безумно хотела оказаться рядом, и вот я здесь, — шептала Мира. — Как же я соскучилась, Штефан…

Она поднялась со стула и подошла к нему, склонилась, окутала своими волосами, оплела руками, приникла к губам, напоила горечью поцелуя. И он сдался. Вопросы могут и подождать. Сначала он отпустит своего зверя, даст ему то, чего лишил прошлой ночью, позволит утолить черную страсть, а потом… Потом уже выяснит, в чем истинная причина приезда Миры, что привело ее в Белвиль и заставило быть такой нежной и настойчивой одновременно.

— Штефан…

Женское тело так близко, так доступно. И он отринул сомнения — рванул шнуровку корсета, положил ладони на обнажившуюся грудь, отодвинул мешающую ткань платья и почувствовал, как сорвалось дыхание.

— Возьми меня, Штефан, — как безумная шептала Бранимира, впиваясь ногтями в его спину. — Так, как ты умеешь! — она стонала, извиваясь у него на коленях, подставляла под его губы бесстыдно торчащие соски, умоляла не сдерживаться. — Я не могу без тебя! — горячечно выкрикивала она. — Бери меня, сильнее, выпусти своего зверя, не сдерживай его!

И зверь услышал, вырвался на свободу, взял свое. То, что считал своим по праву сильного. Женщины, враги, добыча — он не различал разницы. Догнать, повалить, присвоить или убить — у зверя все было просто и понятно. И Штефан позволил ему насладиться победой, дал возможность получить то, чего лишил вчера, с той невинной девочкой, безыскусные поцелуи которой до сих пор бередили душу воспоминанием сладости и особого, ни с чем не сравнимого ощущения молодости и весны. Но его все больше затягивало в темный омут, и все осталось позади: и бездонные синие глаза, и неумелые прикосновения маленьких пальчиков, и робкая, как расцветающий варнийский лотос, страсть.

— Ты мой, Штефан! — почти рычала Бранимира, и его зверь согласно рычал в ответ. — Не отпущу… Не отдам…