Служба Богу и России. Статьи и речи 1904-1907 годов

Это-то сознание и важно и плодотворно; им Христианство и пользуется, как исходным началом для нового пути жизни, на началах духа по преимуществу. Но ни Христианство, ни подвижничество не отрицают ни тела, ни его потребностей, а только тот характер их вражды, дисгармонии и господства над духом, тогда как должно быть наоборот. Это ведь уж состояние чисто болезненное, и если Христианство имеет в виду оздоровить человека и излечить, то и естественными являются все те меры, которые составляют как бы медицинскую диету. Отсюда-то аскетизм или подвижничество, как известного рода борьба и усиление во всех своих проявлениях в силу именно особенного, расстроенного состояния природы человека являются неизбежным элементом, необходимой принадлежностью Христианской нравственной жизни. Но самое подвижничество не есть совершенство, а только тот путь, по которому приходится идти человеку к духовному совершенству. В этом вот и нужно искать оправданий подвижничества. И если уж осуждать кого-либо за это отрицательное отношение аскетизма к плотской стороне жизни человека, то не Христианство за его, будто бы, исключительный моральный характер, не представителей Христианского подвижничества, а только лишь нашу собственную больную природу, которая нуждается в весьма строгой дисциплине прежде, чем человек в целом своем составе духовно-чувственного бытия будет действительным носителем на земле начал богоподобной жизни.

Ведь если само Христианство указывает, как на нечто законное и естественное, что никто никогда плоть свою ненавидит, а питает и греет ее, то, значит, есть что-то особенное в природе человека, что заставляет ревнителей Христианского совершенства идти как бы вопреки голосу правды и ограничивать себя в питании и согревании ее. Вероятно, если бы можно было, то и эти ревнители Христианского совершенства не отказались иногда, так сказать, делать антракты, выходить из-под закона Христова духа, поразвлечься и отдохнуть на распутиях жизни, а потом снова обращаться к закону Христову. Такого, кажется, Христианства, с антрактами, и хочется декаденствующим богословам; но это так же немыслимо, как соединить воду с огнем. Тут уж надо ставить крест над движением вперед, по пути нравственного совершенства, и жизнь должна принять те же неопределенные очертания, какими нас угощает современное искусство.

Но спросят: неужели всем быть монахами, да не почетнее ли человеку бороться со злом и грехом там, где он особенно силен: именно в жизни, на людях и в миру, а не бежать для этого в пустыню? На этот вопрос следует ответить так: очевидно, спрашивающий отождествляет аскетизм и монашество, две совершенно не тождественные вещи и очевидно он еще не понимает вполне смысла Христианской жизни. Чтобы выяснить это недоумение, нужно бы предложить специальное исследование об аскетизме с подробными выяснениями, как причинных основ бытия подвижничества, так и тех элементов и явлений внутренней и внешней жизни, из которых слагается подвижничество в целом своем виде. В данном же случае и, как бы, в заключение настоящей краткой статьи, нам хочется указать на довольно отрадное явление в области декаденствующего богословия, именно по вопросу о подвижничестве и монашестве. Важно то именно, что один из столпов этого богословия, как бы, поколебался в своих взглядах на монашество и аскетизм после того, как узнал его не по книжным выдумкам и своим предположениям, а на самом деле, в жизни, и именно в лучшем рассаднике и питомнике монашеской жизни, в Сарове. Вот что он говорит в своем фельетоне "Нового Времени" № 10252-1 о своих настроениях во время пребывания в Сарове: "Снова я принужден был почувствовать, до чего в монашестве, и при том в нем единственно, Христианство получило себе крылья, поэзию, полет, свободу и философию. И как оно просто "не принялось", осталось "втуне" всюду, где кончается стена монастыря. Поразительное явление. Известно, что с принесением Евангелия прекратились пророки. "Где пророки, где пророчество?" Таинственно можно указать вопрошающим, что пророчество, только глубоко изменив колорит, переменив белый цвет на черный (монашество - "черное" духовенство), не угасло бесследно, а вот выявилось с другой и неожиданной стороны - в монашестве. "Кто пророк нового завета" - на вопрос этот и можно ответить: "вот - Серафим, вот - Амвросий, вот - старица Мария". - Но они не гремят, не обличают, не угрожают". Но это уже совсем другой вопрос; они воодушевлены, как и древние пророки (по-еврейски пророк "наби" значит, "вдохновенный", "одушевленный") - но самый предмет, тема их одушевления действительно совершенно другая, до известной степени противоположная ветхозаветной. "Вот мой гроб: в него вместо постели, ложусь я на ночь, это и есть молчаливые письмена мои, которых я не пишу, так как смерть потребляет всякие письмена".