Служебный гороскоп

Дворник Пахомыч страдал сознательной бессонницей. Как валютчик, не спал которую ночь. Ворочался с боку на бок, точно на солнцепеке, стыдливо охал, прятался от действительности в соломенную подушку, как младенец, сбрасывал с себя одеяло, как старик, натягивал его по самые уши. Пахомыча мучила гипертрофированная совесть. Боясь проспать свой час, старик вставал и, подбадривая себя словами: «Смелость города берет», тихонько, чтобы не спугнуть меркантильных снов супруги, выходил на улицу, украшенную отсутствием свидетелей, оглядываясь по сторонам, пробирался к заборам, недостатка в которых никогда не испытывалось, и мелом писал: «Начальник ЖКО — бюрократ. — Потом присовокуплял: — Консерватор и взяточник».

Покончив с одной надписью, дворник говорил себе: «В самую точку» — и брался за другую. Писать было трудно, он сопел, высовывал язык, стараясь не сделать ни грамматических, ни политических ошибок.

— Сегодня я выскажу все, что о тебе думаю, — шептал он, и луна, покрывая его рискованный труд, пряталась за тучу.

Дворник изливал в надписях свою душу. Скоро на всех заборах можно было прочесть крупным шрифтом: «Удалим из жизни всю плесень» — и заветную Пахомычеву: «Повысим дворникам зарплату!» Последней всегда шла надпись: «Требую законного права писать на заборах». Покончив с ней, дворник отходил в сторону и, прищурив глаз, любовался работой.

«Дрыхните! Дрыхните! — иронизировал он. — А вот я сейчас на трубу залезу. Уж там не сотрете!»

Дворник обвязывался веревкой, в двадцати метрах от земли писал, придерживаясь фактов: «Мы не рабы!» — и мысль, что он делает большое, нужное дело, поддерживала храбреца в критические минуты, когда ветер стремился сбросить его на спящую землю.

Мало-помалу Пахомыч так распалялся, что мел как материал его больше не устраивал. Он сковывал его и как художника, и как гражданина. Дворник бежал к себе в каморку, разводил погуще краску и проделывал всю работу заново. Он не халтурил. Подтирал, подчищал, подправлял, добивался гармонического единства формы и содержания.

— Я им устрою наглядную агитацию, — сообщал Пахомыч летучим мышам. — Что написано пером, не вырубишь топором!

За работой время летело незаметно. Наступал рассвет — час, когда Пахомыч становился не просто Пахомычем, а дворником Пахомычем, лицом с определенными служебными функциями.

Как раньше за мелом и краской, так же скоро теперь дворник бежал за водой и тряпкой, только с еще большим энтузиазмом — подхлестывало время. Пахомыч стирал надписи, сознавая, что человечество ему этого никогда не простит. Он презирал себя. Ему хотелось плюнуть себе в лицо, но не хотелось связываться.

— Мерзавец! Ты губишь все лучшее, что создал в своей жизни! — крыл он себя последними словами. Но его тут же одергивал внутренний голос: — А что же ты будешь за дворник, если разведешь грязь на вверенном тебе участке?! Ты уронишь высокое звание и никогда его не поднимешь. Дворник есть дворник, и тут уж ничего не попишешь.

Удалить надписи было не так просто: краска предательски въелась в дерево. Дворник спешил: скоро на работу должна была выйти первая смена.

— Ну и дурак! — ругал он себя, протирая в заборе дырки. — Писал, не заглядывая в будущее. И какой только черт занес меня на трубу? Ну зачем я, идиот, пишу, если тут же стираю? Кому от этого польза? Не лучше ли вообще не писать? Результат ведь тот же. Зато какая экономия сил, времени и материальных средств! Считай, ведь каждую ночь недосыпаю…

Без пяти семь он, валясь от усталости, стирал последнее слово.

— Эх! — зло вздыхал он. — Поймать бы того, кто такими гадостями занимается!..

Ровно в 8.00 на улицу выходил милиционер. Не торопясь окидывал хозяйским оком подвластные ему заборы и, выразив недоумение по поводу роста дырок, благодарил дворника за верную службу, одаривая папиросой за неимением соболиной шубы со своего плеча.

— Рады стараться! — отвечал Пахомыч и прятал папироску за ухо. А сам думал, глядя в рыхлое лицо, изрытое бюрократическими морщинами: «Нет, нельзя молчать. Не писать — это значит смириться. Это значит сидеть сложа руки и ждать. Это в конечном счете — разучиться писать. Нет, лучше писать и стирать, если нельзя писать и не стирать».

И, грозно ворча: «Вот наступит ночь!» — шел отсыпаться, чтобы набраться новых сил.

КОГДА ДИОГЕНУ НЕ НУЖЕН ФОНАРЬ…

В конце весны, когда отцветает сирень и сыплет снегом черемуха, в самый разгар капитальных ремонтов, мы получили письменную инструкцию:

«Исходя из того, что человек:

а) это звучит гордо,

б) гомо сапиенс,

в) венец творения,

а также в связи с приказом № 343/897 штатные единицы обязаны стать людьми в течение декады. Об исполнении доложить».

Бумага вызвала все оттенки человеческих эмоций: радость, возмущение, равнодушие и просто скептические улыбки.

— Опять перегиб! — замахала руками секретарша. — Согласно Дарвину на это нужны миллионы лет…