Служебный роман

— Ты вернулся? — вскинулась жена.

— Еще нет.

— А чего прибыл?

— Так… — помялся муж, — взять кое-что необходимое.

— Я сейчас же приеду, дождись меня! — распорядилась Полина Сергеевна.

— Не получится. Я дал подписку о невыезде, а сам сбежал. Должен вернуться назад.

— Может, все-таки скажешь, где ты обретаешься?

Антон Михайлович секунду помедлил:

— Скажу. У Саши, в Тихих Омутах.

Когда он, таща чемодан, подошел к машине, Джекки сидела на шоферском месте. В ответ на вопросительный взгляд сказала:

— Антон Михайлович, давайте я поведу машину Вы ведь устали после операции. Знаете, я наблюдала за вами по экрану монитора.

— А ваша нога?

— Уже не болит.

— А как вы на экране определили, что это был я? Я же был в шапочке и маске.

— Узнала ваши глаза.

Каштанов ждал Джекки в машине и говорил по сотовому телефону:

— Какое давление?.. Пульс?.. Дыхание?.. Через час позвоню…

Наконец из дома на противоположной стороне улицы вышли три женщины: средних лет, молодая и совсем еще маленькая. Каштанов с улыбкой смотрел, как они прощались. Джекки переоделась, сейчас на ней было прелестное платье и модный пиджак, в руках — большая хозяйственная сумка. Распрощавшись, Джекки перебежала через дорогу. Дочка махала ей вслед.

Джекки шла, чувствуя, что ею любуются, и от этого походка ее была легкой и свободной.

Вскоре старые «Жигули» катили по шоссе. Джекки сидела за рулем, а доктор Каштанов спал на переднем сиденье, уронив голову на ее плечо. Джекки старалась не шевелить плечом, которое приятно заменяло Антону Михайловичу подушку.

Потом они расположились возле шоссе, за одним из тех деревянных столов с дощатыми скамейками, которые заботливые дорожники соорудили для шоферов, чтоб было где выпить и закусить. Неподалеку от шоссе, вросшие колесами в землю, стояли три пассажирских вагона. Стояли они, как бы образуя громадную букву «П». Стекла в окнах были давно выбиты, и по вагонам разгуливал ветер. На крышах росла трава, кусты, а вокруг торчали огромные лопухи и колючие репейники.

— Интересно, как эти вагоны сюда попали? — недоумевал Каштанов. — Здесь же нет рельсов и в помине.

— В нашей стране много загадочного, — рассудительно высказалась Джекки. — Эти вагоны, наверное, использовались здесь как жилье для рабочих.

Рассуждая, она между тем доставала из сумки термос и всяческую снедь, которую прихватила из дому.

— Вы не против, если я буду называть вас Женя?

Разговаривали они как будто обычно, буднично и спокойно, но это только казалось. На самом деле их била внутренняя дрожь. Оба были как бы заряжены электричеством.

— Почему? — наливая кофе, спросила Джекки.

— Потому что все остальные зовут вас Джекки.

— Логично. Я не против, — согласилась она, — но можно тогда я буду называть вас не Антон Михайлович, а совесть нации?

— Когда мы наедине, разрешаю! — милостиво позволила «совесть нации».

Наступила пауза, но, как говорится, она была выразительней всяких слов. Женя и «совесть нации» буквально пожирали друг друга глазами. Потом Тобольская сказала:

— Приятного аппетита!

И они принялись пожирать еду. На некоторое время наступило молчание. Потом Каштанов опять звонил в клинику:

— Все в норме?.. Что?.. Даже заговорил?.. Что сказал?.. — Тут Каштанов хохотнул и, пряча аппарат, сообщил Джекки: — Больной попросил ветчины!

Еще раз возникла напряженная, опасная пауза. И вдруг грянул дождь, внезапный и сильный. Самым ближним укрытием оказались вагоны. Джекки накрыла еду салфеткой, и они помчались спасаться от ливня. В вагоне было полутемно. Дождь громко стучал по крыше, а в открытые в потолке люки поливал как из ведра. Под одним из люков внутри вагона росла елка.

Джекки предалась воспоминаниям:

— Я ведь выросла в вагоне. Он стоял около станции, в тупике. На окнах у нас висели занавески… Сейчас я словно в детство вернулась… У нас на семью было два купе, это считалось здорово. Мама работала диспетчером на сортировочной, и я засыпала под ее голос из динамика: «Вагон из Котласа — на седьмой путь».

— Есть такое выражение «барачное детство», — вставил Каштанов. Он слушал ее рассказ, но думал о том, как его тянет к ней. Он уже подзабыл, что такое бывает. Джекки это чувствовала, она сама испытывала неодолимую тягу к Антону Михайловичу.

— У меня было вагонное детство. В двадцати метрах от нас была каптерка электриков. Туда мы бегали в туалет и за водой.

— А отец?

Они перешли в другой вагон и спугнули стайку птиц.

— Отец был помощником машиниста. Сильно пил и замерз поблизости от нашего жилья между двумя цистернами… А чтобы добраться до школы, мне надо было пересечь двадцать шесть железнодорожных путей.

— Под поездами, под вагонами? — спросил Каштанов.

— По-всякому — и под, и через. Мама мне повторяла — если не хочешь жить вот так, в вагоне, ты должна всегда быть первой!

— Отличницей? — Каштанов был как натянутая струна.

— В школе золотая медаль, на факультете журналистики тоже была первой.

— Вы и сейчас первая! — любуясь женщиной, сказал Каштанов.

— Поцелуйте меня, пожалуйста, — вдруг выпалила Джекки.

Воцарилась неловкость. Наконец Каштанов решился и обнял Джекки. Она обхватила его за шею.