Служебный роман

— Где ты ее возьмешь?

— Есть специальный театральный магазин. Сейчас я туда позвоню. Мячиков дозвонился директору, который ему вежливо сообщил, что в настоящий момент бород нет. Но поступление волосяных изделий ожидается в следующем квартале.

— До следующего квартала ты можешь отрастить свою собственную бороденку, — заметил Воробьев. — Придется краситься!

— Не буду! Мне все это ужасно надоело. Забирай своего Рембрандта и уходи.

— Это не по-товарищески! — обиделся Воробьев. — Хорошо, пойдем в музей незагримированными, пусть нас схватят!

Мячикову не хотелось ссориться:

— Предложи еще что-нибудь!

— Пожалуйста! — Воробьев был начинен идеями, как котлеты в столовой — хлебом. — Мы сделаем из тебя иностранца!

— Не хочу быть иностранцем! — перепугался Мячиков. — Мне и здесь хорошо!

— Не бойся, ты будешь иностранцем временно. Мы пойдем в музей как иностранные гости. Я буду изображать твоего переводчика.

— А на каком языке я должен говорить? — спросил Мячиков. — Я ведь на других языках ни гугу…

— Ты будешь молчать! Может быть, ты глухонемой иностранец! — нашелся Воробьев.

— А зачем глухонемому переводчик?

— Много будешь знать, скоро состаришься! — ответил старику старик.

Не позже чем через час по улице шли двое. В мужчине с приклеенными усами нетрудно было узнать Воробьева. Рядом с усатым осторожно ступал человек в чалме, сооруженной из полотенца, со смуглым лицом, в длинной белой рубахе и белых брюках, которые смахивали на нижнее белье. Туалет заканчивался босоножками, надетыми на голые ноги. В отличие от лица ноги не были смуглыми: наверное, не хватило краски.

— Тебе этот костюм очень к лицу, Коля! — шепнул иностранцу Воробьев.

Когда иностранец и переводчик пришли в рембрандтовский зал, им все стало ясно.

На стенде, где еще вчера красовалось произведение раннего Рембрандта «Портрет молодого человека», висела табличка: «Картина на реставрации».

Старики покинули музей, возмущенные до глубины души. Они шли по улице, размахивали руками и говорили так громко, что прохожие оборачивались.

— Ротозеи! — кипел иностранец. — У них из-под носа вынесли картину, которой цены нет, а они не обратили на это внимания!

— Везде так! — мрачно изрек усатый. — Завтра украдут памятник Пушкину, и этого тоже никто не заметит.

— Это потому, — поддержал глухонемой, — что у нас никто и ни за что не отвечает!

— Всем на все наплевать! — шумел усатый переводчик.

Распаляя друг друга, старики договорились бог весть до чего, с чем авторы категорически не согласны и поэтому не приводят их слова. Когда из стариков вышел пар, они перестали кипятиться, сели в сквере на скамейку и начали обсуждать создавшуюся ситуацию.

— Может быть, написать в музей письмо и намекнуть, что картину свистнули? — предложил переводчик, но иностранец с сожалением заметил:

— Но мы ведь не можем его подписать!

— Пошлем анонимку! — сказал усач, но разборчивый друг пристыдил его:

— Как тебе не совестно! Мы не станем опускаться до анонимок! Кроме того, у нас не верят анонимным письмам!

— Преступление века зашло в тупик, — сказал переводчик и вдруг опомнился: — А почему ты разговариваешь по-русски? Ты же глухонемой иностранец…

Глава тринадцатая

Тринадцатой главы в повести нет. Кто-то когда-то выдумал, что число тринадцать несчастливое. Несознательные авторы в это верят.

Глава четырнадцатая

Николай Сергеевич ухаживал за Анной Павловной старомодно, то есть неторопливо. Он пригласил ее в театр. В антракте угощал ее лимонадом и пирожным. А во время действия сидел скромно, не давая воли рукам.

После спектакля Мячиков повел любимую домой, даже в мыслях не намереваясь остаться у нее на ночь.

— Дорогая Аня! — сказал Николай Сергеевич, когда они подошли к подъезду. — Разрешите мне вас так называть. Сейчас я вам докажу, как я к вам отношусь. Я вверю вам свою тайну и свою судьбу. Правда, я не назову вам сообщника, потому что не имею права распоряжаться чужой жизнью.

С Анной Павловной еще никто не разговаривал в таком высокопарном стиле.

И Николай Сергеевич, волнуясь, рассказал ей детективную историю о похищении картины великого голландца.

Анна Павловна всему безоговорочно поверила. Она посмотрела на Николая Сергеевича обновленными глазами. Она не сочла его безумным. Она поняла его устремления, а его отвага и бесстрашие покорили ее!

Николай Сергеевич тревожно ждал приговора.

Анна Павловна долго молчала, собираясь с мыслями и чувствами.

И тогда чуткий Николай Сергеевич понял, как надо поступить. Он достал из кармана прощальное письмо и вручил Анне Павловне:

— Здесь все написано. Это письмо я сочинил в ночь перед преступлением…

Он поцеловал ей руку и скромно ушел.

Анне Павловне не терпелось прочесть послание. Она вскрыла конверт в парадном и прочла письмо при тусклом свете запыленной лампочки в двадцать пять свечей.

Дойдя до слов: «…я буду любить Вас до последней минуты, до тех пор, пока меня не зароют в могилу, покуда не вырастет над ней одинокая плакучая березка», Анна Павловна не выдержала и заплакала. Это были оптимистические слезы счастья, которые разрешено лить героям современных книг…