Служили два товарища...

— Знаешь, я тебя сначала часто искала, когда новых привозили к нам в госпиталь, особенно когда летчиков. Я всегда к ним ходила; иду сама не своя. Мне уж и няни говорили: «Иди, твоих привезли». Потом привыкла...

Мы шли по глубокому снегу. От волнения я выбрал самую узенькую дорожку. Да и куда мы шли?

— Нет, лучше сядем где-нибудь, — Вера улыбнулась, обняла меня и еще раз поцеловала на морозе.

Недалеко стояла наша дежурная полуторка. В кабине дремал шофер.

— Коля, — сказал я, — пусти лейтенантов.

Он был хороший парень. Выскочил на снег.

Сели мы в кабину. Мне не по себе, не знаю, что сказать. А Верочка все еще не замечает, веселая, возбужденная.

— А помнишь, ты так настаивал, чтобы я уехала, помнишь?

— Помню.

Вера сняла варежки, стянула и с меня рукавицы. Руки у нее были нежные и душистые, как прежде, только самые кончики пальцев холодные, и я потер их, чтобы согреть.

— ...Но раз я не уехала, — продолжала Вера, — не могла я жить без настоящего дела, понимаешь, Саша? И в комнату свою не могла возвращаться: приду — пусто, холодно, коптилка и коврик, книги, фотографии — только прошлое, одно прошлое. Словно всё глядит на тебя из другого мира. И грустно и жалко и себя и других. И даже жить как будто не охота. А это уж глупости, в такое время человеку жить очень хочется, Саша, отчаянно хочется жить! И обязательно должно хотеться жить... Как же сопротивляться, если все надоело? Ты меня слушаешь? Прости, что я так бестолково говорю, но у нас мало времени, а рассказать надо много.

Вера сдвинула ушанку и положила голову на мое плечо, прижалась щекой и засмеялась.

Я только слушал, молчал и ждал, что она вот-вот спросит обо мне.

— ...А тут в госпитале советуют, — продолжала Вера: — «Служите вы все равно как военная, от походов домой только силы теряете, вы теперь на всю войну с нами, никуда от нас не уйдете, мобилизуйтесь в армию». И ведь правда: куда я пойду, зачем, за какое примусь более важное, более полезное дело? Ты меня слушаешь, Саша? У тебя глаза такие, словно ты еще о чем-то думаешь... Ну вот, решила я мобилизоваться, потому что иначе не могла, потому что здесь я нужнее, потому что здесь я со всеми и с тобой. Пришла в военкомат. Какой-то капитан меня спрашивает: «Одна, не замужем?» Я сказала, что замужем, что муж штурман морской авиации. Правильно? Я молчал.

— Почему ты молчишь? Что у тебя, Саша?

Вера отодвинулась. Она все еще была под впечатлением встречи. Счастье светилось в каждой черточке ее лица, в каждом движении. И у меня не было сил его разрушить.

— Ничего особенного.

— Нет, что-то есть. Ну, а не особенное? Что с тобой, Саша?

Я не знал, как подойти к тому, о чем я не должен был, не имел права молчать.

— Что у тебя дома?

Я рассказал о смерти отца, о жизни матери и сестры, рассказал коротко. Что ж тут длинно рассказывать...

Вера ничего не сказала. Мы сидели в кабине, и она задумчиво водила левой рукой по холодному стеклу спидометра. Правую я всё не отпускал.

— А еще что?

— Вера, тебе не надоело сидеть в кабине? Походим.

— Хорошо, Саша. Конечно, походим.

Мы вылезли из кабины и пошли вдоль летного поля. Снова начала мести метель, и всё впереди казалось серым. У самолетов работали техники, и моторы по временам ревели на весь аэродром. Я по привычке не замечал, а Вера вздрагивала. Моя меховушка и Верина шинель побелели.

Глаза у Веры померкли, в них появилась какая-то растерянность.

— Не бойся, лучше прямо скажи. Помнишь, я тебе говорила, что ничем не хочу тебя связывать, сделай, как тебе лучше.

Я остановился:

— Что ты выдумываешь?

— Я не выдумываю, я спросила: правильно я сказала, что у меня муж штурман морской авиации? Ты не ответил.

— Потому что я не штурман больше, Вера.

Она посмотрела с удивлением.

— Почему? Ты ранен? Ты болен?

Вера испуганно заглянула мне в лицо.

Я стоял, опустив руки, и рассматривал снег под ногами. Так мало вдруг стало места, куда бы я мог смотреть.

— Мне пришлось уйти из эскадрильи Калугина и потом... потом у всех летчиков свои штурманы, — сказал я совсем тихо.

— Правда? — спросила Вера.

Вера переспросила, и мне пришлось повторить:

— Калугин разбил из-за меня самолет... Так случилось...

И я ей все рассказал.

Теперь я ждал ответа. Но Вера молчала, и мы все еще стояли друг против друга.

Снег таял у нее на ресницах, потому что она стояла лицом к теплому ветру. Снег ложился на мою меховушку, и, странно, я ощущал его тяжесть.

Я молчал.

Все было сказано, и ничего не надо было добавлять.

— Ну и что? — вдруг сказала Вера. — Все живы, и ты живой. Мне нужен ты, а не самолет. И, пожалуйста, не раздувай эту историю. Все будет как надо... Сядем, я все же устала, пока ехала к тебе в открытой машине.

Вокруг было пустынное летное поле, и даже полосу уже замела метель. Я провел Веру к самолету.

Самолеты стояли у нас в капонирах. Я уже, кажется, говорил: это такие дворики, вместо крыши — брезент, чтобы теплее работать и чтобы самолеты не засыпал снег. А вокруг маскировочные свежие елки.

В капонире было темно, холодно, как на улице, и только не было ветра.

Я усадил Веру на бревно и сел сам.

Мы сидели рядом. Вера не смотрела на меня и ждала.