Морозов сунул руку во внутренний карман его кожаной куртки, достал бумажник. В нем лежало пятьсот марок, сержантское удостоверение, два письма в конвертах, фотография хорошенькой девушки у куста жасмина и еще одна фотография парня в новенькой солдатской форме.
- Держи деньги, пригодятся, - сказал Морозов, - и автомат тоже. Алеша, оттащи его в лес подальше. Жаль, мотоцикл не взять…
Они бросили мотоцикл в канаву, полную светлой воды. Ивашенко потащил мертвого мотоциклиста в лес, за ним молча шла Муха. Бросив тело, он сразу же забыл о нем.
…Они торопливо прошли километров пять.
У пустой дороги на лесной опушке замелькал огонек. Он посылал навстречу тоненький луч, запутавшийся в ветвях.
- Что там? - Борисов взял автомат и осторожно пошел вперед, прячась за деревьями.
Свет горел невысоко над землей, будто елочная звезда.
Распятье. Они видели такие на литовских дорогах. Дубовый деревянный крест и раскрашенное, с каплями крови на ранах, тело Христа. Над хмурым ликом, потемневшим от непогод, и терновым венцом сияла зажженная лампада.
- Жилье близко, - сказал Борисов и подумал: «Наверно, польская старуха или дед каждый вечер зажигают эту лампаду. Вокруг все перемолола война, а эти люди выходят на дорогу и зажигают огонек, чтобы он светился в ночи».
- Да, - заметил Морозов, - здорово отсталый по части религии здесь народ.
- Очень старое распятье, - сказал Ивашенко, - есть что-то хорошее в этом обычае зажигать для путника свет.
- Чего он брешет, наш стрелок? - спросил Морозов. - Ты что, в бога веришь?
- Ничего не верю. Просто вижу красоту там, где ты не видишь, хотя и летаешь, как бог.
- С таким лихим экипажем мы еще полетаем, - огрызнулся Морозов. - Смотри, стрелок, чтобы Муха у тебя не тявкала… Поищем святых старичков.
Они пошли к домику на опушке. За ним тянулся луг и снова лес. Дом стоял за невысоким забором, под черепичной крышей.
- Хуторок, - сказал Морозов, рассматривая пристройки.
Окна слепые - темнота. Во дворе ни машин, ни лошадей, ни часовых.
- Постучу, - шепотом сказал Морозов, - а вы подождите…
Они пролезли в щель в покосившемся заборе, и сразу же на цепи яростно залаяла собака.
Морозов тихо свистнул ей и стукнул в дверь.
Тяжелая дубовая дверь приотворилась. На пороге стоял старик с седой щетиной на ввалившихся щеках и с белыми усами под ястребиным носом.
- Цо ты за члувек? - испуганно отступая, сказал старик.
- Немцы есть? - шепотом спросил Морозов.
- Немцув нема, - ответил старик. - Жинки та дэцки.
- Вот и хорошо, дедушка. Нас тут трое, надо нам добраться до своих…
- Мильч, стара, - крикнул старик, и собака перестала лаять. - Цо пан муви?
- Русский, понимаешь, хозяин? Нам до своих добраться, чего-нибудь поесть.
- Вы з плену?
- Нет, хозяин, из лесу.
- Из лесу? - переспросил старик. - Заходьте, пане.
Они вошли в сени, где было тепло, стояла бочка, прикрытая доской, и пахло солеными огурцами.
Старик проводил их в кухню, задернул занавеску в окне и зажег керосиновую лампу.
- Сядайте, пануве, - сказал хозяин, снял с полки хлеб и, положив на стол, стал отрезать ломти. Руки его дрожали. Он порезал палец, пососал его и сунул в жилетный карман.
Гости сели к столу. Борисов держал автомат на коленях.
У Ивашенко за пазухой сидела Муха и смотрела на хлеб.
- Млека, панове? - спросил стс-рик и поставил на стол глиняный кувшин в цветах и кружки. - Цо то за песек? Може песек хце млека?
В кухне было тихо, в простенке тикали часы с ангелом на эмалевом циферблате. И троим пришельцам было странно сидеть вот так за молоком и хлебом на чужой земле, среди чужих людей.
О чем думает этот старик?
- Где немцы, дед? - спросил Морозов.
- В место, в городе, - сказал старик, - тутай недалеко, Панове. А вам до немцув?
- Лучше бы без них, - сказал Борисов.
Старик засмеялся дребезжащим смехом.
В это время приоткрылась дверь и в нее заглянули четыре заспанных испуганных лица: мальчик лет двенадцати, девочка лет трех, бабка, натягивавшая юбку, и девушка с растрепавшейся косой.
- То бабця Юстина, - сказал старик, - то Юлька, хлопчик Франек, а маленькую… - он не договорил. Залаяла на цепи собака.
- Сховай их, Юстина, - сказал старик.
Старуха втолкнула гостей в комнату, где стояли две постели и сундуки, подняла крышку погреба в углу.
- Ховайтесь, добрые люди, - сказала она, - и Юлька з вами.
Они вчетвером оказались в погребе.
Во дворе топали сапогами.
- Что ты медлишь, старый осел, когда тебя требует оберст? - крикнул солдат на крыльце.
В темноте у дома, освещая двор фонариком, стоял усталый мрачный человек.
- Ведите себя вежливо, Тьяден, - сказал он простуженным голосом, - пора понимать обстановку.
- Слушаю, господин оберст.
- Мы не хотели нарушать ваш покой, многоуважаемый господин дорожный мастер, - сказал оберст старику.
- Я его отец, Стефан Явор, пан оберст. Дорожный мастер в городе.