Служители вашей радости

Когда мы сегодня противопоставляем священство и пророческую функцию (священство — как представляющее устойчивую институционализацию и пророческую функцию — как представляющую свободу, созидание, обновление); когда противопоставляем культ и социальное действие (культ — как нечто, являющееся только помпой, к которой привязан человек, а социальное действие — как означающее якобы освобождение и обновление мира), мы очень далеки от того, что открывается в этом отрывке. Только пророчество, нисходящее от Бога, от Его «инициативы», может быть поистине Божественным. И напротив, священство подлинно только тогда, когда оно возвещает преобразование мира силой молитвы, значимость которой выше значимости всех наших действий, потому что она обнимает весь мир при условии, что мы видим его и соприкасаемся с ним в Божественной перспективе.

Вот почему подобные антагонизмы обманчивы и не дают нам правильно понять ни священство, ни пророчество. Конечно, и в Ветхом Завете присутствует некая выродившаяся и опасная форма священства, так же как есть выродившиеся формы пророчества В Ветхом Завете лжепророчество подвергается не менее жестоким разоблачениям со стороны пророков, чем священство. Священство приходит в упадок, когда видится только как средство зарабатывать на жизнь, когда становится всего лишь работой, которая обеспечивает нам определенное положение, когда Бог становится орудием на службе у нас. Тогда это карикатура и препятствие к распространению Нового Завета и Вести Иисуса Христа. Это искушение существовало во все времена Нет антагонизма между священством и пророчеством; есть антагонизм между лжесвященством и лжепророчеством, с одной стороны, и истинным священством и истинным пророчеством — с другой. Видимый под таким углом, этот евангельский текст гораздо более убедителен, чем если бы он вынуждал нас отбросить одно из двух, чтобы потом хвалиться, что избрали что следовало.

Так текст предлагает вызов совести. В древнем ритуале рукоположения во священство была такая тревожная фраза: Sat periculosum est! («To, на что вы решаетесь, крайне опасно!»)

Действительно ли мы осознали это в своей жизни? Ясно ли мы видим, что может быть «опасно» ежедневно и непосредственно, «профессионально» иметь дело с Богом, потому что может статься, что близость Бога обернется для нас чем-то банальным? Тревога, которую мы испытываем при мысли, что такое может с нами случиться, — это постоянно возобновляемое приглашение к смирению веры и к авантюре служения. Мы должны быть людьми, которые молятся, людьми, которые верят, людьми, которые надеются.

Что нам должно делать

Если сущность священника предшествует его действию, слова ангела приносят ответ на вопрос: что мы, священники, должны делать? Действия Иоанна для нас являются в высшей степени священническими, они резюмируют священничество и пророчество Ветхого Завета, которые объединены окончательно в новозаветном священстве. Суть новозаветного священства открывается в этой связи. То, что мы должны делать, сказано в нескольких словах: «представить Господу народ приготовленный» (Лк 1, 17).

Думаю, что все мы — каждый по-своему — можем поразмышлять о том, каким образом это сделать. Сам текст дает ориентиры, из которых я хотел бы выделить несколько.

Первое, что здесь сказано, — священник должен вести человека к Богу: пробуждать веру, выводить из безразличия или отчаяния, чтобы своей верой придавать другим мужество видеть Бога в этом мире и в жизни как реальность. Мир может жить и существовать только так.

Но есть здесь и нечто другое, трудновыразимое. В экуменическом немецком переводе мы читаем: «возвратит непокорных к праведности». По-гречески же: apeitheis en phronesei dikaion, что можно перевести и так: «приведет неверующих к мудрости праведных» (к образу мыслей праведных). А в конце концов можно было бы перевести: Он приведет непокорных к правому образу мыслей. Все это здесь содержится. Но в этом открывается нечто чрезвычайно важное, а именно то, что вера — не фантазия, которую мы прибавляем к реальному опыту и которая становится частью нашего духовного багажа, а бунт — желание действовать самому, «построить лучший мир» — присущ безумцу, не понимающему, что он такое и что такое мир. Вера — не смутная философия, а путь, ведущий к пониманию, к объективности, к восприятию действительности во всей полноте.

Я думаю, нам следовало бы набраться мужества и вновь признать, что в вере находится объективность, мудрость, внимающая истинному языку этого мира. Разве наше бытие не говорит нам, что мы не сами себя создали, что мы не можем себя создать сами; что мы все зависим друг от друга и все вместе — от того, что нас превосходит? Если мы бодрствуем сердцем, то, несмотря на всю сумеречность мира и наши собственные уловки, мы сможем понять, что этот загадочный Другой, открывший Свой лик в Иисусе Христе, — не опасный демон, а Бог Живой, Который нас любит и пришел ради нас.