Служу по России

Посмотрите, каким призывным набатом, вторящим звону псковских колоколов, звучат проникновенные слова Проханова. А какая молодёжь наследует дело Гейченко! С. А. Биговчий, возглавляющий псковскую типографию (теперь он уже работает в Москве. – Ред.), чуть ли не каждую неделю выпускает великолепно отпечатанные книги, рассказывающие о сельце Михайловском, печатает творения самого опального поэта, мемуарное и эпистолярное наследие «домового». И в морозный сей солнечный день держу я в руках пахнущий типографской краской экземпляр редкой книги оригинального русского поэта XVIII века, чудака Николая Струйского «Анакреонтические оды», изданного «Российским архивом», а месяцами раньше для того же заказчика напечатаны во Пскове прекрасные «Записки адмирала Чичагова» и татищевская «Юность Александра III». Многие работы псковской типографии оформлены самобытнейшим и бесконечно одарённым местным художником Александром Строило. Его коллега, художник, реставратор, керамист, дизайнер, а вдобавок и бескорыстный, увлеченный предприниматель Николай Гаврилов, вместе со своей бригадой исполнивший больше половины росписей храма Христа Спасителя в Москве, обустро ил ещё десятки музеев и изготовил сотни сувенирных изделий.

Сегодня все мы помним заветы С. Гейченко, архимандрита Алипия и других учителей хранить ценности земли Псковской. Хочется быть полезным родному городу и отдать дань уважения его прошлому.

Как-то в газете «Новости Пскова» был опубликован на первой полосе материал с аляповатым заголовком «Ольг для Пскова много не бывает». Речь в нём шла об установке сразу двух памятников равноапостольной княгине, основательнице Пскова, предложенных предприимчивыми московскими ваятелями в дар городу. В России сейчас в моде поставленная на поток монументальная пропаганда. Памятники вырастают как грибы. Вот и второй Достоевский в неуклюжей позе присел у Государственной библиотеки. А захотел ли бы скромный Фёдор Михайлович, чтобы к прекрасному памятнику у родной ему Божедомки прибавилась и эта несуразица, – это вопрос. Да и М. Булгакову колосс-примус и нечисть на Патриарших прудах вряд ли бы пришлись по вкусу.

Если же говорить об изобилии монументов во славу св. Ольги Псковской, то лучшими памятниками ей были и останутся неповторимые в своей псковской красоте храмы Богоявления с Запсковья, Николы с Усохи, Успения от Парома, Георгия со Взвоза и другие жемчужины, оставленные нам средневековыми мастерами. А пришлым ваятелям, «данайцам, дары приносящим» в русскую провинцию, посоветовал бы я поучиться сдержанности и скромности у талантливого нашего писателя Валентина Распутина. Очень звали и ждали его в Михайловском, где созданы все условия для творческой работы, и я уговаривал его именно здесь найти приют для вдохновения. «Нет, Савва, – сказал совестливый до застенчивости писатель, – не смогу я и строчки написать рядом с его обителью. Не от боязни, а от Божественного преклонения перед ним».

Кончился этот морозный и солнечный день в Михайловском. Наступили не менее чудесные вечер и ночь. Мы с Валентином Курбатовым пошли по Михайловским аллеям и были поражены звёздным небом, словно спустившимся на верхушки казавшихся гигантскими деревьев. Звёзд было так много и такими они казались близкими, что реальность превратилась в сказочную декорацию, сотворенную Всевышним. Возвращаться в дом не хотелось, не хотелось спускаться на землю. А «приземление» уже ждало в телевизионном окошке. В Москве раздавали человекоподобные статуэтки – призы телеакадемии. Люди боролись за них, состязались со свиньями Хрюнами и жалкими кроликами Степанами. Победили свиньи. Но это всего лишь призрачная эфирная победа. Ни людям этим, ни свиньям не отнять у нас чудесного дня, вечной красоты Михайловского, державного величия Псковщины. И как провидчески предугадал наше время и светлый выход из его тьмы Александр Пушкин:

Я твой, я променял порочный двор Цирцей,
Роскошные пиры, забавы, заблужденья
На мирный шум дубрав, на тишину полей,
На праздность вольную, подругу размышленья.

Мой Петербург не бандитский

Рассказ об очередной своей летней поездке в Петербург мне хочется начать с воспоминания о моём покойном друге, прекрасном человеке – Сергее Александровиче Купрееве. Он трагически ушёл из жизни незадолго до моего десятилетнего болезненного затворничества. Во время болезни я не мог ни с кем общаться и боялся кого-либо даже видеть. Но три человека нашли возможность преодолеть барьер моего отчуждения и не давали совсем погаснуть слабому огоньку надежды на возвращение в мир. Это были три Валентина: Валентин Курбатов, Валентин Лазуткин и Валентин Распутин. Уверен, что если бы Серёжа Купреев не погиб, он обязательно был бы четвёртым.