Служу Советскому Союзу 2 (СИ)

Я приблизился к мужчине и начал неторопливо говорить. Говорил о море, о волнах, о бризе и разбитом корабле. Всю свою речь я перемежал словами «знаешь», «уверен», «можешь». Говорил о том, что мужчина может выстроить свою жизнь и вообще не употреблять алкоголь. Алкоголь — это зло и разрушение. Говорил, что мужчина сам знает о своей жизни невероятно много и всё, что было в жизни плохое — связано как раз с алкоголем.

За его спиной снова мелькнула жена, но на этот раз я просто поднял палец, чтобы она не отвлекала. Не знаю, поняла ли она меня или нет, но она исчезла.

Старушка из соседней двери тоже не появлялась. Может быть, и стояла, прислонившись к глазку, но она видела только мирную беседу, не больше.

С отвисшей губы «Коляна» протянулась тонкая струйка слюны. Он находился в трансе, но вот пришла пора заканчивать свой монолог. Я задействовал ещё принцип «собаки Павлова». Когда раздавался звонок, то у неё начиналось слюноотделение, предзнаменующее скорый прием пищи. Тут же при запахе спиртного у «Коляна» должно возникнуть чувство паники, что под влиянием алкоголя его жизнь пойдет прахом.

Он и сам это знал, но вероятно надеялся, что жена выдержит, сын поддержит. Но они только боялись его и ничего не говорил против. А если и говорили, то через алкогольную блокаду слова не проходили.

Теперь же «Колян» подвергся кодировке. Насколько плотной? Думаю, что лет на десять точно хватит. А дальше сын уже подрастет и пусть тогда решают свою судьбу сами.

Что-то мне подсказывало, что решение будет вынесено в пользу отказа от алкоголя. Пока я говорил, деньги вернулись в кошелек. Подопытный даже не обратил на это никакого внимания.

— А теперь ты проснешься и будешь жить светло и счастливо. У тебя любящая жена и любящий сын. Ради них ты готов свернуть горы. И они ради тебя готовы на многое. Но всё это разрушится, если ты позволишь алкоголю проникнуть внутрь себя. На счет «три» ты очнешься и отправишься спать. Раз. Алкоголь начинает выходить из тебя. Два. Он рвется наружу, и ты ощущаешь себя очень плохо. Три!

Мужчина вздрогнул, взглянул на меня полубезумными глазами, а после зажал рот и кинулся внутрь квартиры. Через несколько секунд из туалета послышались звуки рвоты.

На пороге появилась его жена. Она недоуменно посмотрела на меня, на дверь туалета.

— Не беспокойтесь, — сказал я. — С ним всё будет нормально. Только не позволяйте ему больше пить. И не держите дома ничего спиртного.

— Кто вы? — спросила она дрожащим голосом.

— Не важно, — отмахнулся я в ответ. — Просто запомните то, что я сказал. И ещё, он любит вас и ради вас готов на многое. Помните об этом и никогда не пилите его. Ах да… у вас соли не найдется?

Она также удивленно посмотрела на меня. Потом прошла в кухню и вынесла коробку соли. Я отсыпал себе горсть и вернул коробку обратно.

— Всего вам доброго, — попрощался и ушел в свою квартиру.

— Чего так долго? — встретил меня вопросом Зинчуков. — Соли не мог допроситься?

— Да так, поговорили по душам, — пожал я плечами. — Можно было просто поговорить и не надо было никакую милицию вызывать.

— А я и не вызывал, — хмыкнул Зинчуков. — Вот ещё… беспокоить органы по пустякам…

Я посмотрел на него, но в стальных глазах не нашел ни капли сожаления.

Вот как… Очередная проверка. Я ухмыльнулся в ответ. Думаю, что проверку прошел на отлично.

— Чего улыбаешься? Всё понял? Вот и я всё понял. Ты правильно сделал, Боря-Сеня, но тем самым подвел себя под узнавание. Через месяц-два тебя тут будут искать жены мужей-пьяниц, чтобы молодой волшебник и с их мужем провел сеанс терапии. Но сделал всё верно… Из двух зол выбрал меньшее. И эта забота показывает, что ты неравнодушен к окружению. А это здорово мотивирует.

— Мотивирует?

— Да, всё так… Вот когда придет гример Марина Ковалова, то присмотрись к ней. Только забота помогла ей выжить в послевоенные годы.

— Какая забота?

— Да вот такая… Она же из блокадного Ленинграда. Эвакуировали её оттуда, как освободили город. Она потеряла мать, бабушку, старшую сестру. Мелкая, худющая. Была похожа на худого гнома с большой головой на тонкой шее. Есть не хотела — дистрофия развилась в полной мере. Даже думали, что умрет. Много тогда похожих детей умерло…

Зинчуков вздохнул, помолчал, а потом продолжил:

— Так бы и померла, если бы их сторож не сделал из поленца куклу. Страшную, уродливую, но чем-то похожую на человека. Обернул «голову» куклы дерюжкой, нарисовал на полене рожицу, да и отдал Марине со словами: «Вот теперь это твой ребенок, Мариночка. Ты учи её кушать, улыбаться. Слабенькая она, даже не хнычет. Ты теперь мама её, так что заботься…»

Я молчал. Перед глазами вставала комната с худыми детьми в полуразрушенном доме.

— И она начала заботиться! Начала подкармливать куклу, начала показывать, как нужно есть, да и сама есть стала. Хлопотала о поленце, заботилась, нянькалась, спала с ней. И выжила. Выжила, потому что нельзя было ей умереть, потому что она мама и должна была заботиться о кукле, понимаешь?

Я проглотил ком в горле, кивнул в ответ.

— Вот так вот, Боря, как оно бывает, — сказал Зинчуков.

— Снова проверка?