Слышишь пение?

— А почему ты идешь во флот? — и голос пусть не дрожит. — Двоюродный брат Паулы записался в армию.

— Может, у меня в голове все слегка перемешалось, но не хочу сражаться в самой Германии. И Франкфурт бомбить не хочу. Там и другие люди живут, не только господин Кеплер. Он-то, наверно, уже в армии или где-то еще.

— Ну нет, — возразила Анна. — Небось, по-прежнему детишек мучает. Думаю, на деле он порядочный трус.

Право, непонятно, как девочка умудрилась продержаться за ужином, но ее никто ни о чем не спрашивал. Папа то и дело поглядывал на дочку, но он-то знал. Руди отпускал шуточки, нахваливая голубцы, приготовленные Гретхен, вся семья покатывалась с хохоту, а у Анны кровь стыла в жилах. Она даже не взяла добавки яблочного пирога.

Наутро, когда Руди ушел, с мамой что-то произошло. В воскресенье она отказалась пойти вместе со всеми в церковь. И это мама, которая всегда утверждала — воскресную службу нельзя пропускать ни в коем случае, только если ты и впрямь серьезно болен. Странно и непривычно сидеть на церковной скамье без мамы. А дома, когда Гретхен позвала обедать, мама не пожелала идти за стол, сказав, что уже поела.

— Неправда, — пробормотала Гретхен, — ничего даже не тронуто.

— Наверно, мама заболела, пойду, поговорю с ней, — предложил папа.

Когда он вышел из спальни, беспокойства на его лице не уменьшилось, а наоборот, прибавилось.

— Говорит, совершенно здорова, но разговаривать со мной отказывается, только велела доктора не вызывать. Конечно, все из-за Руди, но вот так, лежать в постели лицом к стенке — совсем на нее не похоже. Просто не знаю, как быть.

Услышав его слова, Анна поняла — родители, и папа, и мама, нуждаются в помощи. Но чем она может помочь? Ничем, что бы там Руди ни говорил. После обеда девочка забралась в кровать, пытаясь отвлечься чтением — благо только вчера взяла в библиотеке новую книжку. Называется "Как зелена была моя долина", автор Ричард Левеллин. ^[31]Ей понравились и полная поэтических описаний книга, и ее герои, но даже волшебные истории Хью Моргана, обитателя уэльской деревушки, не могли заглушить беспокойства о маме и тоски по старшему брату.

Наутро мама, как обычно, встала и пошла на работу. Все вздохнули с облегчением. Она вернулась, немножко поела, но по-прежнему ни с кем не разговаривала. Впрочем, сегодня никто в их семье не отличался разговорчивостью. Ну ничего, по крайней мере, не лежит лицом к стене.

В этот день Германия вторглась в Голландию.

Вечером, за ужином, Анна наблюдала за мамой — та размазывала еду по тарелке. Прежде чем хоть кто-то сумел разбить свинцовое молчание, мама встала и ушла в спальню, захлопнув за собой дверь. Остальные, не зная, что предпринять, только глядели на закрытую дверь.

— Она сегодня со мной почти не разговаривала, — пожаловался папа. — Обслуживала покупателей, но и им ни словечка за день не сказала. Наверно, заболела с горя. Отнесу ей еду попозже.

Худо-бедно ужин удалось пережить. Анне задали много уроков, еле-еле успеть до вечера. Но и ночью в постели девочка не переставала думать о матери. Ясно, убита горем. До чего же глупо, Руди даже из Торонто еще не уехал. Он пока на учебном крейсере на озере Онтарио, и его скоро отпустят домой на побывку. Она понимает мамины чувства, Руди же ее первенец и любимчик. Но может, мама просто не знает, как выйти из этой трагической позы? У нее, Анны, так бывало — вроде поклянешься больше никогда в жизни с мамой не разговаривать или еще какую-то глупость самой себе пообещаешь, а потом уже хочешь, чтобы все было по-старому, а не получается, никак не перестанешь изображать обиду или злость.

Но мама-то не ребенок, она себя так вести не может!

И все же… Назавтра, когда мама опять отказалась от ужина вместе со всеми, Анна вдруг ужасно разозлилась, набрала в тарелку побольше еды, схватила нож и вилку, поставила на поднос стакан воды и направилась к закрытой двери.

— Не станет она есть, Анна, — засомневалась Гретхен, сама не своя от беспокойства.

— Прекрасно станет, — возразила младшая сестра и, со стиснутыми зубами, словно ей все еще девять лет и она опять насмерть поссорилась с мамой, направилась к спальне родителей. Фриц подскочил и распахнул перед ней дверь.

— Сядь, мама, — жестко, без малейшей жалости в голосе, скомандовала девочка. — Вот твой ужин.

— Забери еду, — отозвалась мама. — Оставь меня в покое.

— И тебе не стыдно? Папа совсем с лица спал, так за тебя беспокоится! Гретхен ничего не ест, волнуется. Руди от нас ни одного письма не получил — а что писать, когда мы только за тебя и переживаем? Он, наверно, как папа, совсем отощал, а ты лежишь и умираешь от жалости к самой себе, — Анна набрала в легкие побольше воздуха и продолжала, пока хватает смелости, — Знаю, знаю, ужасно тяжело было, когда он ушел. Но все остальные стараются изо всех сил. А ты надулась и не хочешь остановиться, но жевать-тоты можешь, вот и изволь, пожалуйста, сесть и поесть!

Мама повернулась и уставилась на младшую дочурку.