См. статью «Любовь»

Нужно отметить, что это именно Отто решил вновь собрать друзей для выполнения последнего в их жизни задания (см. статью сердце, возрождение «Сынов сердца») и именно он тотчас понял, что для Казика необходимо найти женщину (см. статью Цитрин, Хана).

— тело, объективность существования тела

Чем больше старел Казик, тем сильнее ощущал он досадную чуждость собственного тела. Вассерман рассказывает по этому поводу следующую небольшую притчу. По его словам, чем дальше, тем настойчивее Казиком овладевало ощущение, что его тело является чемоданом, в который некто насильно запихал его душу, когда та готовилась подняться на трап корабля, отплывающего в наш мир. Вначале несчастная душа надеялась, что по прибытии в порт назначения явится кто-то, кто высвободит ее из чемодана, избавит от этого тягостного груза. Но выяснилось, что на причале никто ее не ждет и не встречает и что она и проклятый чемодан не могут быть отделены друг от друга. Хуже того: в каждом из тысячи его отделений и кармашков припасены для нее, для души, подношения, которых она абсолютно не просила и не жаждала: огорчения и страдания всех мыслимых и немыслимых видов, которым предстоит постепенно созревать и расшифровываться на протяжении всей жизни Казика. Разумеется, тут и там попадались и незначительные приятные сюрпризы, пустяшные удовольствия. Но поскольку душе никак не дано было заказывать их или управлять ими, то и они, эти мелкие наслаждения, являясь и исчезая по неизвестно чьей воле и прихоти, унижали и порабощали ее, играли с ней в нечестную игру. Казик с удивлением обнаружил, что приговорен пожизненно слегка прихрамывать, волочить левую ногу, очевидно поврежденную во время родов; что один его глаз почти не различает формы предметов и цветов; что чем более он стареет, тем гуще и ярче выступают на его руках отвратительные коричневые пятна; что волосы его день ото дня редеют и выпадают, а зубы беспрестанно портятся. Он ощущал странное, беспокоящее противоречие: с одной стороны, он наблюдал за всеми этими невеселыми процессами и изменениями как равнодушный и даже брезгливый сторонний наблюдатель, как человек, читающий чужое, совершенно ему не интересное жизнеописание, но, с другой стороны, печаль и боль поднимались из глубины его души: он познал мучительную неотвратимость угасания, неизбежность расставания. Ни с того ни с сего на левом колене вдруг проступили тонкие нити голубых перекрещивающихся вен. Он наклонялся и разглядывал их, как карту незнакомой местности. В один прекрасный день набухли безобразные жилки на руках. Однажды он, совершенно того не желая и не ожидая, разрыдался вблизи стога свежего сена; затем, объевшись вишнями, получил расстройство желудка; всякий раз, как он проходил мимо цветущего газона в саду, его тело покрывалось отвратительной сыпью; в моменты большого волнения веки правого глаза начинали отчаянно дергаться и моргать. Разумеется, все это были мелочи, но они капля за каплей переполняли чашу терпения и омрачали его существование. С течением лет он обнаружил, что должен все больше и больше внимания уделять как раз этому силой навязанному ему чемодану, так что уже не оставалось ни сил, ни времени на то, что было для него действительно важно. Тогда он начал думать, что, возможно, жестоко ошибался: что как раз чемодан главное в этом странном симбиозе, а душа создана лишь для того, чтобы обслуживать его. К этому моменту (то есть в четыре ноль-ноль следующего дня, когда он достиг возраста пятидесяти семи лет) Казик почувствовал себя настолько утомленным и разбитым, а телесные недуги показались ему настолько невыносимыми, что ответ уже не слишком волновал его.

Одаренный болезненной способностью одновременно видеть процессы роста и увядания в каждом живом организме, он всю свою жизнь был принужден наблюдать, как же мучаются вокруг него его друзья, мастера искусств, какие огромные и абсолютно напрасные усилия они прикладывают, чтобы скрывать, делать как можно менее заметными свои уродства, в возникновении которых абсолютно не виноваты. Та или иная ущербность или особенность тела заставляли их жестоко страдать, постоянно быть несчастными, высасывали из них все соки, отравляли существование, и вся их жизнь превращалась в хитрое противоборство, вымощенное сложными уловками, которые имели своей целью как-нибудь приспособить человека к прилепившемуся к нему дефекту, к его отвратительному изуродованному члену. Он научился понимать, что зачастую, когда человек произносит «моя судьба», «моя планида», он на самом деле имеет в виду один из тех сгустков «дикого мяса», который обречен до смертного часа волочить на себе. Кстати, это господин Маркус, аптекарь, был тем, кто высказал занятное предположение, что после тысячелетий существования на земле человек остается единственным животным, так и не приспособившимся полностью к своему телу, и что достаточно часто люди мучительно стыдятся своего тела.