См. статью «Любовь»

— Иногда, — отметил прозорливый провизор, — иногда мне представляется, что человек все еще наивно ожидает следующей стадии эволюции, когда эти двое — человек и его тело — расстанутся наконец: расколются пополам и станут двумя отдельными самостоятельными существами.

Вассерман полагает, что телесные муки и изъяны (а он был наделен таковыми в изобилии) суть не что иное, как те вожжи, которые Господь держит в своей длани и с помощью которых управляет смертными; он никогда не ослабляет натяжения, но, напротив, постоянно понемногу укорачивает поводок, чтобы земные создания не забывались. Нужно отметить, что Найгель почти не разбирался в этих проблемах связи человека с собственным телом: чтобы вступить в СС, кандидат обязан был быть абсолютно здоровым и физически полноценным, не иметь ни малейшего изъяна и порока, не допускалась даже такая мелочь, как запломбированный зуб. При этом рана, которую он получил под Верденом, считалась едва ли не почетной метой, доказательством мужества и стойкости, знаком отличия, а не ущербностью. Найгель объявил с нескрываемой гордостью, что обладает отменным здоровьем и атлетическим сложением и никогда не приходили ему в голову «такие извращенные мысли касательно собственной персоны».

— ад, изгнание из ада

По утверждению Вассермана, это одно из тех преступлений, которых он никогда не простит немцам.

— Господь изгнал нас из райского сада, а вы изгнали человека даже из ада.

Найгель:

— Потрудись объяснить.

Вассерман (мне): Удивительное обыкновение у него, у Исава, произносить это. В одно мгновение лицо его омрачается, брови съезжаются к переносице, прямо-таки наскакивают друг на друга, будто два горных козла, готовые стукнуться лбами, или когда эдакий бравый солдат щелкает сапогами и выкрикивает «Хайль!». (Найгелю): Ну что?.. Последнюю иллюзию вы отняли у нас… Наивную нашу иллюзию касательно ада… Ведь и для него нужна иллюзия. Капелька неизвестности и таинственности… Только так и возможно ей, бедняжке надежде, хоть как-то теплиться, цепляться за какие-то там утешительные обманы, думать, что, может, не так уж страшен черт, как его малюют, не так ужасна преисподняя… Всегда мы представляли себе ад, в грешной душе своей, эдакой, знаешь, кипящей лавой, асфальтом, шипящим и пузырящимся в котлах, но пришли, прошу прощения, вы и показали, до чего же скудно было наше воображение и убоги картины…

— Гинцбург, Элия, городской сумасшедший в Варшаве. Отродясь не занимался какой-либо полезной или, по крайней мере, систематической деятельностью и вообще в жизни никогда не ударил пальцем о палец. Родился в семье богатого лесоторговца, которая достаточно рано полностью отреклась от него. Всегда отличался необычайной худобой, затылок его был остр, как карандаш, и локти постоянно торчали где-то за спиной, позади тела. Общий вид был крайне отталкивающий: никогда не мылся, клочья всякой мерзости и пакости свисали с драной одежды, в уголках глаз и в ноздрях собирались слизь, грязь и гной. В дополнение ко всему страдал странной кожной болезнью: все его тело было покрыто отвратительной сыпью. Единственной внушительной и облагораживающей чертой его перекошенного, почерневшего от грязи лица были густые брови, придававшие его физиономии выражение гневного страдающего пророка. Вассерман помнил Гинцбурга еще по тем дням, когда…

Вассерман:

— Да, по тем дням, когда он бродил по варшавским улицам и стайки детей гонялись за ним по пятам и выкрикивали ему вслед: «Элия, Элия, желтый месяц на небе про тебя выспрашивал! Что ты, кто ты, Элия, Элия! Грязный страшный Элия, Элия! Жеребенок беленький бил копытцами: что ты, кто ты, Элия, он выпытывал…»