См. статью «Любовь»

— Набором восторженных устремлений и приступов запредельного отчаяния. А!.. — надоевшая мешанина!

Только в последние месяцы перед смертью (см. статью Казик, смерть Казика), примерно в половине четвертого дня, он немного остепенился и успокоился. Возможно, причиной тому была физическая слабость, или просто победило сознание необъяснимости и бесцельности всего происходящего. Только тогда он вдруг оглянулся назад и с удивлением обнаружил, что все, что казалось ему обычной жизнью, достаточно мрачной, но устойчивой, в конечном счете оказалось не чем иным, как чередой сплошных издевательств, клоунских фокусов, преступных извращений и предумышленных искажений, раздирающих противоречий и убийственного убожества.

Господин Маркус: Ведь его вкус был иным в каждое следующее мгновение, и с какой быстротой примерял на себя и в раздражении отбрасывал шляпы веры, окончательных решений и неколебимых мнений… В тоске осознал, что, в сущности, за все долгие годы не накопил ни капли подлинного опыта. Что, как видно, всю жизнь его лишь готовили к жизни, и вот теперь, когда только-только начал наконец что-то понимать, должен покинуть ее.

Именно так, любезный Казик, за жизненный опыт мы платим жизнью, самой нашей жизнью… И подобно это — не станем смешивать — поступку того, кто продает свои волосы, чтобы купить гребень.

В свои последние часы Казик сделался абсолютно невыносим. Плоть его начала гнить еще при жизни. На мгновение сердце его переполнялось горьким сожалением и любовью ко всему, но тут же накатывали волны всепожирающего болезненного огня — приступы привычной злобы и ненависти. Случалось, что он неожиданно с нежностью обнимал Фрида и покрывал его морщинистое лицо горячими поцелуями, но тут же снова вспыхивала в нем искра безумия, он проворно наклонялся, быстренько набирал горсть песка и бросал врачу в глаза.

Вассерман:

— А Фрид, старый Демиург, окончательно сломленный и лишенный последних сил, не протестовал и не возмущался, застывал неподвижно и взирал на несчастное крошечное создание, с которым жизнь сыграла такую отвратительную шутку: определила ему этот страшный путь да еще принялась безжалостно рвать на куски его тело и душу…

Ужаснее всего было ощущение какого-то упущения, чудовищного промаха. У мастеров искусств и у самого Казика возникла и постепенно начала крепнуть уверенность, что где-то рядом, очень близко, имелся шанс, но они не сумели нащупать его. Что вполне возможно, счастье даже сопровождало их на определенном отрезке пути, но постепенно разочаровалось в них и покинуло. Они подозревали, что каким-то непостижимым образом предали самих себя. Но не знали как и в чем. Однако сознание непоправимой ошибки делалось все очевиднее, не оставляя места никаким сомнениям.

— плагиат, литературное воровство.