Найгель и Вассерман стояли теперь друг против друга. Бороденка Вассермана топорщилась, глаза метали молнии. Он сказал:
— Иди, поезжай к себе домой, герр Найгель, и перескажи своей супруге мой рассказ. Расскажи ей про Отто, и Мунина, и Зайдмана, и Гинцбурга, и про Хану Цитрин, и Паулу, и Фрида, и Казика. Про всех расскажи ей. О сердцах, начертанных мелом на стволах деревьев. И про войну расскажи, не бойся. Сдается мне, что она поймет. Произнеси в полный голос и с сердечной отвагой, что это рассказ зрелых людей. Даже старых. Очень старых. Древних. Более древних, чем любая партия, или церковь, или движение, или даже страна. Расскажи как следует, с толком, не торопясь, потому что это, герр Найгель, моя память, легенда, мой документ, и я требую от тебя, чтобы ты позаботился о нем и был ему верен, как если бы он был нежным младенцем, дитятей, оставленным на твое попечение. Долгие часы поездки перед тобой отсюда и до того мига, как увидишь лицо любимой своей супруги, и за это время, в автомобиле твоем и в поезде, сможешь твердить мой рассказ, как молитву, снова, и снова, и снова. Чтобы пророс он в твоем сердце, чтобы сумел ты завладеть и ее сердцем, чтобы она поверила, что это в самом деле твое сочинение, которое вынашивал втайне от всех, и что все в нем правда, хотя по виду, так сказать, на первый взгляд, как будто нет в нем ничего настоящего.
Найгель был уже возле двери и держал в руке небольшой чемодан. Вассерман с трудом повернул голову и вдруг как будто увеличился в размере: стал большим диким зверем, одиноким, затравленным, но бесстрашно глядящим в дуло ружья охотника.
— И запомни, герр Найгель: есть только один-единственный способ рассказать эту историю как полагается.
— Как? — спрашивает Найгель беззвучно, и Аншел Вассерман так же еле слышно отвечает:
— Верить в нее.
— грош,
Так определил Вассерман несколько путаные размышления Найгеля, которым тот предавался в последние дни перед отпуском (см. статью
— Когда мой Карл болеет, болезнь всегда оказывается словно бы трамплином в его развитии. В самом деле, он делает громадный скачок в своих успехах после каждой болезни, и я уверен, Вассерман, что вскоре и германская нация сделает этот скачок.
Вассерман:
— То есть ты хочешь сказать, что теперь вы больны?
— Возможно, возможно… Но это неизбежная болезнь. Как детские болезни, которыми суждено переболеть каждому. Природа, естество нашего народа стоят сегодня перед серьезным испытанием. Мы избраны быть теми, кому суждено побороть микробы, пытающиеся ослабить и погубить нас.
— Спасибо. Очень мило с твоей стороны, — пробормотал Вассерман.
В дальнейшем Найгель окончательно запутался в своей лекции о мистических мотивах воли провидения. Предположил, что, возможно, как раз массовое уничтожение определенного вида людей отвечает потребностям мироздания.
— Это как система пищеварения или что-нибудь в этом роде. Организм просто очищает себя от присутствия вредных веществ.
Обоснованием этого утверждения ему послужил совершенно не относящийся к делу аргумент: