Смайлик на асфальте

— Что это? — спросил я у дежуривших возле входа полицейских. — Видели когда-нибудь такое?

— Хм… — один из них задумчиво почесал затылок. — Кажись, похожий кандибобер был на стене дома, где жил повесившийся Топилин, из-за которого покончила с собой девица Вольская.

— Кажись или был?

— Кажись. Был.

На всякий случай я достал блокнот и перерисовал странную закорючку. Может, она и не имела отношению к сегодняшнему происшествию, но в нашем деле лучше хватить лишку, чем потом оконфузиться.

Вернувшись в управление, я на всякий случай вызвал агентов и велел еще раз опросить всех, кто был в тот день в бане, а также раздать рисунок всем полицейским и разузнать насчет надписи. И вообще разузнать.

Как оказалось, дело имело продолжение. Вскоре через агентуру до сыскной полиции дошли слухи о том, что скончавшийся в бане умер не естественной, а насильственной смертью, и будто бы подкладкой всего дела являются какие-то денежные домогательства наследников. Будто замешан Шталь — муж сестры утонувшего поручика Казарина. А затем к слухам присоединился обиженный доктор Зайцев. Он возник на пороге моего кабинета и с кислой миной уселся на предложенный стул.

— Сорок лет беспорочной службы, любезный Петр Маркелович. Сорок лет! И теперь вот, дождался.

Доктор достал платок, смахнул слезу и громко высморкался.

— Да что же с вами приключилось, голубчик?

— Верное вы слово выбрали, Петр Маркелович, именно что приключилось. Рассказывают про меня, будто продался я господину Шталю, генеральскому зятю. Будто бы взятку он мне дал, чтобы я заключение о смерти подделал. Даже сумму, окаянные, называют — десять тысяч. Продался, дескать, Зайцев за десять тысяч целковых. А мне обидно, дорогой Петр Маркелович, очень обидно. За сорок лет службы никто не смел обо мне сказать подобное.

— Раз уж вы здесь, поведайте, каков окончательный врачебный вердикт? Вскрытие же сделали?

— Да, как раз сегодня утром и провели-с. В анатомическом театре Военно-медицинской академии. Вердикт тот же — утонул. Plure crapula, quam gladius perdidit[1].

Как мог, я успокоил доктора, пообещав разобраться и наказать того, кто распускает по городу слухи.

На следующее утро я вызвал агентов для доклада. Несмотря на окончательный врачебный вердикт, меня все еще не отпускали сомнения. Конечно, я не особо рассчитывал, что мои люди обнаружат нечто компрометирующее. Во-первых, невозможно было представить, будто для исполнения злого умысла зять генерала нанял банковского клерка — бледную немочь. Если бы Шталь вдруг задумал убить поручика, то предпочел бы для такого дела человека гораздо крупнее и сильнее Смолича. Во-вторых, совершенно невозможным выглядело выбранное для злодеяния место. Куда проще было нанять в «Вяземской лавре» за десяток целковых какого-нибудь проходимца, чтобы тот зарезал наследничка на тихой улице, обернув дело простым грабежом.

Агенты исправно доносили новости. Генерал слег, разбитый подагрой. Дочь генерала занималась похоронами брата и, по всему видать, вполне искренне горевала об утрате родственника. Ее муж, господин Шталь, в выборе гроба и венков помощь жене не оказывал, он «заливал горе» в «Квисисане». По словам агента, копнувшего деловую репутацию Шталя, тот оказался человеком небедным, но запутавшимся в многочисленных делах и предприятиях и крайне нуждающимся в деньгах. Его нередко видели в Фонарном переулке, частенько бывал он и в игорных домах. То есть по всему выходило, что наследство генерала очень бы пришлось к месту. Агенту, подмаслив полового «Квисисаны», удалось разузнать, что еще до смерти шурина Шталь пытался занять денег у заезжего купца, хвалясь, что совсем скоро получит наследство. Однако я посчитал данное свидетельство не слишком-то надежным — чего не нафантазируешь за целковый. Зато агент совершенно был уверен в том, что со Смоличем Шталь дел не имел, нигде не пересекался, и, судя по всему, вообще знаком не был.

Другой агент, присматривавший за Смоличем, ничего предосудительного за банковским служащим не заметил — жизнь тот вел одинокую, скучную и небогатую. Хотя один момент его все-таки насторожил. На следующий вечер после истории в бане Смолич принарядился и отправился в театр на балет «Дочь фараона». Посмотрел представление, громче всех кричал «браво» из партера, билет в который был ему не по карману. Потом дождался выхода кордебалета из театра и в компании балерин и таких же молодых воздыхателей, как и он сам, отправился в ресторан. Агент незаметно последовал за ними. И не зря. В ресторане произошла бурная и не слишком красивая сцена объяснения. Агент подробно пересказал мне ее, и кое-что в ней выглядело небезынтересным.

Смолич ползал перед юной балериной на коленях, покрывал поцелуями ее руки, заламывал свои и под смешки окружающих клялся в вечной любви, предлагая руку и сердце, которые, судя по всему, барышне были совсем не нужны.