Смех Again

Я оглядываюсь по сторонам, потом еле слышно:

— Никому ничего… ясно?

Она с готовностью кивает, блестя потемневшими глазами.

Медленно поднимаемся по ступенькам.

Тихо. Где-то работает телевизор.

Скрипим половицами. Я прикладываю палец к губам. Проскальзываем в коридор. Входим в мою комнату. Комнату Ивана.

Прикрываем дверь.

«Молчи», — говорю я одними губами.

Тишина.

Я обвожу комнату глазами.

Дашка тихо, как мышка, замерла за моей спиной.

Молчание.

Я закрываю глаза. Выравниваю дыхание.

Свинцовое безмолвие.

Настороженная тишина.

Прислушайся.

Слышишь?

Слышишь? Поверх тишины?

Слышишь?

Как кто-то дышит в пустой комнате?

Кто-то, кроме тебя? Кроме стоящего за спиной? Поверх тишины?

Голова прозрачна. Глубоко в мозгу засели ледяные гвозди, источающие спокойствие:

Ничего не бойся.

Я чувствую, как то, что я называю чуйка, зашкаливает, и открываю глаза.

— Выходи, — произношу негромко в пустоту.

Тишина.

— Выходи, — угрожающе говорю я в свинцовое настороженное безмолвие.

И в третий раз:

— Выходи, Жзик.

В удивлённое серое молчание, скопившееся в углах комнаты.

И молчание сдвинулось.

И свинцовое безмолвие растеклось ртутью.

И настороженная пустота за шкафом шевельнулась необъёмной плоской фигурой с нечёткими контурами… Словно набросок серым карандашом на серой бумаге… И чёрные дыры вместо глаз. И провал вместо рта, измазанный сырым яичным желтком:

— ш-ш-што? наш-ш-ёл?

Я чувствую атмосферные колебания: это дрожат Дашкины коленки. Мои — подгибаются. Я еле сдерживаюсь, чтобы не заорать от ужаса. Чувствую, как анус вжимается глубже от страха. Нужно не молчать. Главное не молчать:

— Уходи.

Недовольное шуршание мокрого полиэтилена:

— пощ-щему? куда?

Ледяные гвозди подталкивают слова к моему языку:

— Уходи туда, откуда пришёл.

Намеченный линиями нечёткий провал. Рот:

— куда? как?

Миллиарды неумелых детских карандашей на этой планете царапают грифелем Каляки-Маляки, бессмысленные пересечения линий, завитушек и спиралей… Выводят фломастерами на бумаге и мелками на асфальте: палка, палка, огуречик — получился человечек…

Миллиарды детских ртов произносят в пространство неисчислимое количество бессмысленных считалок-обзывалок, ежесекундно во всех частях планеты:

Эники-беники, чука-ты-бэ! Абель-фабель-ду-на-мэ! Ики-пики-грама-тики-плюс!

Если упорно пытаться изобразить бессмыслицу в миллиард рук, она может обрести форму?.. Если бессмыслицу повторять вслух как заклинание бесконечное количество раз, она может обрести смысл? Вызвать к жизни Каляки-Маляки?

— куда мне идти? я тут живу давно…

Мои колени становятся крепче титана:

— Это не твой дом. Уходи.

Мой страх испаряется:

— Быстро.

Дуновение злобы из угла:

— не зли меня… я сделаю тебе…

Шаг в его сторону:

— Это я сейчас сделаю тебе Вред.

Колебание.

Я делаю ещё один угрожающий шаг:

— Сделаю Вред. Я умею.

Молчаливые волны… страха? Боится? Думает? Или?

Стоящая за моей спиной судорожно втягивает воздух:

— Прогони его… — в этом голосе дрожит каждый звук. Каждое слово. Она сама дрожит. Трясётся. Стучит зубами.

Я же зубами скриплю:

— Пшёл, нах, отсюда. Быстро. Ищи себе другой курятник.

И он вдруг мнёт мокрый чёрный полиэтилен:

— давай я останусь здесь… и за это не скажу ей, кто ты…. давай?..

Я чувствую, как подтаивает лёд в гвоздях.

— сказать ей?.. сказать правду?..

Как исчезает прозрачность в голове.

— сказать ей, кто ты?.. сказать правду?..

— Дарья, — говорю я через силу, — я не твой брат.

— ш-ш-ш-ш-ш-ш!!!..………… — злобное шипение неудавшегося шантажиста.

— Я не Саша Мишин. Я не твой брат.

Я делаю шаг к нему, и эта тень, питающаяся страхами, сама источает страх.

— Нах, отсюда. Быстро. Никто тут твоей правды не боится.

Источает страх и злобу:

— не боишься правды? а она? не боится?

Дрожащий голос из-за спины:

— Не боюсь…

Ощущение, что всё вокруг — плохо прорисованная векторная графика. Декорация. Голос — запись на поцарапанной граммофонной пластинке:

— хорошо… я скажу правду и уйду… вы жадные… я нет… мне не жалко… я скажу и уйду… ты похожа на бабушку, да, даша?

— Да… — говорю я.

— я не ссстобой говорю…

— Да… — Дашкин голос.

— она была красивой, да, даша?

Источает злорадство?

— Да… красивой…

— и твой дедушка встретил её в поезде, да? она была красивая и тихая, и скромная, да?

— Да…

Тени в углах начинают светлеть. Они скапливаются в голос, источающий зловещее торжествующее удовлетворение: