Смелая женщина до сорока лет

Я рассказал. Случилось самое простое. Девушка, в которую я был влюблен чуть ли не с девятого класса и которая – как она сама говорила! – тоже была ответно-взаимно влюблена в меня почти с того же самого дня, когда я влюбился в нее, – ах, зачем раскручивать эту бесконечную ленту воспоминаний? – позавчера эта девушка сама позвала меня на свидание и сказала: «Жаль и даже немного стыдно, что я вынуждена произнести такую пошлую, такую банальную фразу, но – между нами всё кончено». “Zwischen uns alles ist hin?” – пряча отчаяние под иронией, переспросил я. “So geht es”, – вздохнула она. Такие, значит, дела. Но все-таки это была не ссора, не скандал, а спокойный разговор на скамеечке, в университетском скверике на Моховой, и поэтому я всё же выспросил у нее, кто же этот «он», ради которого она со мной расстается. Ах, боже мой! Ах, если бы это был какой-то болтун с нашего факультета, или красавчик с журфака, или начальничий сынок из Института международных отношений – честное слово, мне было бы легче. Вот, мол, на кого ты меня променяла – и несколько злобных слов, произнесенных в уме. Но нет! Это оказался человек во всех отношениях прекрасный, талантливый, старше меня – то есть нас обоих – то есть старше нее лет на десять, взрослый мужчина! Самостоятельный. Как теперь говорят, «состоявшийся». Кстати, довольно известный в Москве, и не только в Москве. Мне оставалось только руками развести: всё до обидного честно.

Обидно было еще и потому, что мама меня совсем не пожалела.

Я страдал, но страдал словами. В уме произносил красивые выразительные фразы, складывал образы. Мне казалось – вернее, я сам себе говорил, – что я как человек, который пришел лечить кашель, а у него – рак. Или как будто во сне – зима, ледяной ветер, я мчусь на быстрых салазках с горки, остановиться невозможно, а внизу – черная, морозно дымящаяся прорубь.

А еще я чувствовал себя вкладчиком лопнувшего банка. Странное дело! Тогда не было никаких банков, кроме сберкассы. Но я как будто бы картинку видел перед глазами: запертая дверь под красивой вывеской и жидкая толпа таких, как я, дурачков. Наверное, эта картинка пришла ко мне из программы «Время», из иностранных новостей про гримасы капитализма. «Да, да, дурачок! – повторял я в уме. – Носил деньги в банк, считал проценты, что-то себе планировал. И вдруг – раз! “Извините, мы банкроты”. А сами-то банкроты небось не по миру с протянутой рукой ходят, а сидят где-нибудь на Лазурном берегу и над нами, дурачками, смеются».

Всё это примерно такими словами я рассказал маме.

Мама сначала засмеялась, потом нахмурилась.

– То есть ты как будто бы в нее вкладывал, а она… – и мама сделала паузу.

– Да! – чуть не закричал я. – Именно так.

– Нет, не так, – возразила мама. – Она не сберкнижка. И вообще человек не сберкнижка. Понял?

– Не знаю, – сказал я.

– Постарайся понять, – сказала мама. – Она не обязана возвращать тебе вклад с процентами.

– Никто никому ничего не обязан? – я цыкнул краешком губ, как Мастроянни в фильме «Развод по-итальянски», изобразил прожженного циника. – Спасибо, что объяснила. Буду иметь в виду.

– Перестань! – сказала мама. – Да, не обязан, но не в том смысле. Не в смысле, что можно обманывать друг друга. Пользоваться дружбой, а потом плевать в колодец. Нет. А в том смысле, что по обязанности ничего не получается. Особенно если про любовь. По обязанности получается тоска, рабство и злоба. Радуйся, что ты встречался с ней, разговаривал часами, ходил с ней под руку. Ведь есть же о чем вспомнить? Правда?

– Не знаю, мама, – сказал я. – Может быть, ты права. Да, наверное.

Сказал так, чтоб не ссориться.

Это было вчера, а сегодня, когда с папой разговаривал, я слегка наябедничал на маму. На ее слова «никто никому ничего не обязан». Мама любила эту фразу, а он – терпеть не мог. Иногда они даже ругались из-за этого. Хотелось получить от папы поддержку в своих страданиях, раз мама вместо сочувствия стала читать нотации на темы морали.

Папа, однако, спросил:

– Погоди. Она что, тебе обещалась?

Я коротко вскинул на него глаза. Он поймал мой взгляд и улыбнулся:

– Думаешь, я ошибся, или нарочно говорю «по-простому, по-народному»? Так говорили раньше, так писали в книгах. Обещалась – то есть обещала себя… Эта девочка, она обещала, что будет с тобой всегда? Что замуж за тебя выйдет? С течением, так сказать, времени?

– Нет! – сказал я. – Ничего такого она мне не обещала. Не обещалась, как ты изволил выразится.

– Ну и не злись… – вздохнул он и добавил: – Надо или выполнять обещания, или не обещать. Я тебя так учил. Я сам всегда так делал.

– Нет, не всегда! – я был очень злой.

– Когда же? Когда я обещал и не сделал?

– Помнишь рассказ «Девочка на шаре?» Мой самый любимый, кстати говоря.

– Помню… – сказал папа. – И что?