Смелая женщина до сорока лет

Сама она была крепкой худощавой дамой, жила в небольшом доме в пригороде, водила автомобиль, ела здоровую пищу и подолгу гуляла по окрестностям. По лесистому и овражистому, но очень ухоженному куску природы, который начинался в полумиле от ее улицы и раскинулся на пять часов быстрой и бодрой ходьбы что вдоль, что поперек.

Там были дорожки, скамейки и даже иногда фонарики. Почти парк, и по нему всегда кто-то гулял. Но от главных дорожек, засыпанных гравием, отходили тонкие заросшие тропинки, которые вели в совсем безлюдные и забытые места.

Одна такая тропинка вела к ручью, который тек по дну оврага, через полмили заполняя его почти до краев, потому что там была старая каменная плотина, а над запрудой был мостик. По нему мало кто ходил, а может быть, последние годы вообще никто не ходил – она это поняла сразу, потому что его темные доски покрылись тонкой и не пораненной ничьими каблуками сизо-зеленой кожицей мха. Она полюбила этот мостик именно за его уединенность – но не смущалась наступать на мох, оставляя узкие неглубокие следы. Она стояла, слегка перегнувшись через холодные и тоже чуточку замшелые перила, и смотрела вниз, на недвижную гладь запруды, на которой всегда медленно вращался листок – то зеленый, то желтый, то совсем уже осенний, коричневый. Смотрела и пыталась угадать – или предположить – глубину этого водоема, неподвижного посередине. Вода бежала к гребню плотины по краям запруды, ближе к берегам оврага, и двумя тонкими струйками стекала по тридцатифутовой каменной стене вниз, где снова превращалась в тихий чистый ручеек. Глубина? Наверное, те же тридцать футов. Двухэтажный дом с мансардой можно спрятать в этой запруде. От таких мыслей появлялась щекотка под коленями, она выпрямлялась, но не шла дальше, а возвращалась назад. Потому что следов, ведущих далее по мостику и на другую сторону оврага, впоследствии никто не обнаружил.

Но, честно говоря, это не ее мысли, а наши домыслы, поскольку она этими мыслями ни с кем не делилась.

Особенно после того как она однажды, в пятидесятый или, может быть, в сотый раз подошла к мостику, легкими шагами дошла до середины, остановилась, огляделась, приблизилась к перилам – и вдруг широкая доска – даже две доски – скрипнули, хрустнули и разошлись, раскрывшись, как пролеты разводного моста, только не вверх, а вниз.

Она успела схватиться за балясину перил. Сердце замерло от холодной пустоты и тянущей глубины внизу.

Но она была очень сильной и совсем худой. Она, крепко держась за обомшевший брус, поискала ногами хоть какую-нибудь опору, и подумала, как это должно быть смешно со стороны – старушка дрыгает ногами, как лягушка, – и ей вдруг стало легко и совсем не страшно, и она вспомнила, как покойный отец – он, кстати, был писатель, хотя и не сильно знаменитый, – учил ее в детстве: «Каждый человек должен уметь подтянуться на руках – раз в жизни это пригодится». Он подсаживал ее на турник, бережно держал за талию, и это были прекрасные часы их дружбы; потом, правда, они с отцом сильно поссорились. Но сейчас она вспомнила этот урок, ловко перехватила другую балясину, левее, ближе к крепким доскам, вдохнула, выдохнула – раз! – и выдернула свое легкое узкое тело из ворот, отверстых в пропасть – и втащила его на мост. Посидела минутку. Потом поднялась на ноги и пошла прямиком в полицию.

В полиции ее переадресовали в парковую службу, это было совсем недалеко, примерно четверть мили.

Там служащий записал ее рассказ и пообещал, что завтра же парковые плотники починят мост: приколотят новые доски вот такими – он показал пальцами пять дюймов – новыми гвоздями.

Она возвращалась домой. Уже темнело. Свернула за угол, в переулок, где третьим номером стоял ее дом за невысоким забором. Громкий шорох пронесся по верхушкам деревьев – наверное, там сидела большая ночная птица, которая испугалась шагов и улетела.

Ей вдруг показалось, что на нее кто-то смотрит. Она огляделась. Кругом было пусто, а их район – более чем благополучный. Почти что аристократический, и поэтому совершенно безопасный.

Войдя в дом, она сначала опустила жалюзи, в темноте нашаривая шнурки, потом зажгла свет во всех комнатах. Засмеялась сама над собой. Да, она просто переволновалась. Шутка ли – чуть не свалилась в тридцатифутовую глубину запруды, и вокруг никого. Но всё обошлось. Она снова подумала об отце и покачала головой, осудив себя за теплоту недавнего воспоминания: она же поклялась вычеркнуть его из памяти. Погасила свет везде, кроме гостиной. Подошла к окну, не стала поднимать жалюзи, а оттянула матерчатую перепонку сбоку, у стены, и поглядела в сад. Ничего не было видно – стекло бликовало, и в нем отражалась картина на стене, и она сама, с длинным носом и короткой стрижкой.

Погасила свет. За окном была уже почти ночь. Она засмеялась еще громче и пошла на кухню. Всё прошло.