Смелая женщина до сорока лет

– Я сделал иллюстрации к «Анне Карениной». Вышла книга, и вдруг я получаю письмо, из Ленинграда. Пишет какой-то пенсионер. Вот, дескать, на такой-то странице лампа, лампы такого фасона появились только в девяностых годах XIX века, а роман-то про семидесятые. Анахронизм! Я его в ответном письме поблагодарил, написал, что при переиздании исправлю. Он поблагодарил за то, что я принял во внимание его скромный вклад, еще какими-то соображениями поделился со мной. Я ему опять ответил, и он мне… Вышло переиздание, с исправленным рисунком, я ему послал книгу… Он в ответ – длиннейшее благодарственное письмо. И вот так мы с ним несколько лет переписывались. Я, честно говоря, устал от необходимости примерно раз в три месяца читать длинное письмо мелким почерком и отвечать – не слишком коротко; соразмерно полученному письму; вежливость требует. Вдруг – нет письма. Я прямо разволновался. Хотя мне было смешно: я его никогда в глаза не видел и даже толком не знал, что он за человек: ну, инженер на пенсии, вдовец, взрослый сын живет отдельно, внуков нет. Но всё равно я к нему уже как-то привязался. Через полгода все-таки написал письмо: «Что с вами, здоровы ли?» Веришь ли, боялся, что письмо придет назад, то есть всё, умер старичок. И вдруг получаю ответ: «Глубокоуважаемый НН, был рад нашей переписке, но здравый смысл требует ее прекращения: я не хочу надоедать вам, знаменитому художнику, занятому человеку, своими письмами. Прощайте». Честное слово, я полгода был в ужасном настроении. Мне было и грустно, и отчасти даже обидно. Но потом как-то привык…

После венчания Николай Сергеевич в ранешние времена

После венчания гости сразу отправились в ресторан, а молодожены – то есть Николай Сергеевич и Наденька – решили на минутку заехать на новую квартиру, где Наденька еще ни разу не была. В квартиру, которую Николай Сергеевич приобрел и оборудовал специально для новой семейной жизни. Двоюродные сестры Николая Сергеевича тайком говорили Наденьке, что эту роскошную квартиру он то ли уже записал на нее, то ли запишет в ближайшие дни, так что это на самом деле как будто свадебный подарок.

Приехали. Квартира была во втором этаже, слева.

Наденька боялась, что Николай Сергеевич начнет делать широкие жесты. Простирать руку и говорить: «Это теперь твой дом», вручать ключи, или что-то еще в столь же пошлом роде, – но напрасно она так о нем подумала.

Они быстро прошлись по комнатам – передняя, главная гостиная, столовая, кабинет, гостиная жены – в старое время это называлось «будуар», дальше спальня, комната служанки и еще одна непонятного назначения, большая и совсем пустая – только гардины и яркий ковер на полу, и по веселому узору ковра Наденька догадалась, что это, скорее всего, будущая детская. Еще, разумеется, кухня, туалетная и ванная. Всё сверкало чистотой, лаком, шелком, гобеленом, полировкой и до писка отмытым стеклом окон. Видно было, что здесь еще никто не жил, да и вообще не был долее пяти минут – если не считать обойщиков и полотеров, конечно.

Вернулись в просторную гостиную, обставленную приятно, но вполне безлико – кресла, диваны, горка с фарфором, – Наденька посмотрела на люстру, потом в окно – оно выходило на тихую, обсаженную липами Малую Московскую, потом взглянула на своего молодого, так сказать, мужа и только сейчас поняла, что это – ее муж, а эти комнаты – ее дом. И вообще всё это – теперь ее жизнь.

У нее задрожали губы.

– Тебе нравится наша квартира? – спросил Николай Сергеевич.

– Боже! – выдохнула Наденька. – Я даже предположить такое не могла… Я счастлива, Николай! Боже, как я счастлива.

Он подошел к ней, она обняла его и заплакала.

Она плакала от радости. До сего момента она не верила, что это правда. Даже в церкви во время венчания, и даже после него, когда все подходили поздравлять, она всё еще боялась, что это чья-то тяжелая дурная злая шутка.

Но вот сейчас – поверила.

Поверила, что окончилась ее ужасная жизнь. Окончилась жизнь бедная и бездомная, с перетаскиванием чемодана от тетушки к подруге и от подруги к другой тетушке, со съемом комнаток у злых хозяек, с домашними уроками, со штопаньем чулок, с экономией на обедах и ужинах, с несварением желудка от залежалого хлеба и позавчерашнего супа, жизнь одинокая и несчастливая, словно осенняя ночка тоскливая, как сказал поэт Никитин, – эта жизнь скрылась за холмом, будто нищая деревня, а она поехала дальше по упругому шоссе меж веселых рощиц.