Смелая жизнь

Глаза Торнези радостно сверкнули. Он приложил руку к козырьку фуражки и, прокричав фланкерам: «Вперед! С места марш, марш!» – понесся стрелой впереди своего маленького отряда, как раз в ту сторону, где появлялось облачко за облачком и синели мундиры французской конницы.

А Надя, разочарованная назначением Торнези, в то время как душа ее закипала мучительным желанием быть на его месте и сослужить службу Родине, осталась стоять во главе своего взвода, следя напряженным взором за удаляющимся отрядом всадников. Рядом с ней стоял Торнези-младший и так же, не отрываясь, глядел вслед ускакавшему брату.

Неприятель, издали завидя несущихся на него фланкеров, сначала как бы недоумевая, ожидал их приближения. Потом с французских позиций разом отделилась вдвое большая группа всадников и понеслась, сабли наголо, навстречу русскому отряду.

Как раз в эту минуту загремела канонада со стороны наших редутов, и поднявшееся облако закрыло несущиеся друг на друга группы конных.

Неприятель ответил таким же залпом. За первым и вторым прогремел третий и четвертый – и бой начался, знаменитый бой, названный историей Смоленским.

Надя уже не отрывала взора от происходившего перед нею зрелища… Величественная и страшная картина развернулась перед ее глазами… Канонада усиливалась с каждой минутой… Многие части уже неслись в атаку… Кругом свистели и жужжали пули и поминутно с треском лопались адские гранаты…

Теперь ее память живо воспроизвела другой такой же бой, под Фридландом, но только разве менее жестокий по силе и грохоту ревущих орудий.

Но тогда было другое дело. Тогда русские шли на помощь соседям пруссакам, защищая их интересы; теперь дело касалось не одной только славы русского оружия, но и чести Родины, дорогой Родины, за которую с готовностью шел умереть каждый русский солдат.

– О-о! Dio mio![67] – послышался отчаянный вопль подле Нади.

И она увидела Якова Торнези, с трясущейся челюстью и мертвенно-бледным лицом, упавшего на колени и простиравшего руки в пространство.

– Джованни, Джованни! – лепетали его помертвевшие губы, а дрожащая рука указывала в ту сторону, куда умчались фланкеры.

Надя глянула по направлению этой дрожащей протянутой руки – и вдруг вся затрепетала с головы до ног.

Фланкеры вскачь подлетели к французским всадникам, сшиблись с ними грудь с грудью… И началась рубка не на живот, а на смерть, отчаянная, жестокая, ужасная…

Во главе русского взвода носился на своем высоком коне Иван Торнези с дымящейся, окровавленной шпагой в руке, ободряя солдат и врезываясь в самую гущу неприятельского отряда. Вот русские взяли перевес… Это не простые люди… Это какие-то львы по храбрости и отваге… Это смелые богатыри и орлы русского войска…

С дружным «ура!» врезались они в неприятельскую группу, кроша направо и налево. Победа уже их… Они чуют это… Как вдруг на выручку французам несется новый отряд.

С проклятием на губах ворвался Торнези, не замечая этой подмоги, в ее первые ряды и взмахнул шпагой… Фланкеры не поспели на выручку своему начальнику. Десятки сабель засверкали над головой несчастного, и в одну секунду от черноглазого Торнези осталась сплошная груда окровавленных кусков.

– О-о! – простонала Надя, и вмиг перед ее мысленным взором снова вырисовалась поверженная фигура молоденького французского лазутчика и его недоумевающая, детски трогательная предсмертная улыбка.

– О-о, Dio, Dio![68] – рыдал подле нее осиротевший в один миг Яков Торнези.

Но Наде некогда было утешать несчастного, некогда задумываться перед всеми этими ужасами смерти.

К ней подлетел полковой адъютант Ширбуневич, с головой, обвязанной окровавленным платком, и прокричал приказание Подъямпольского ударить ее взводу на неприятеля сейчас же, сию минуту.

– Взвод! Левое плечо вперед, с места марш, марш! – раздался низкий грудной девичий голос, старавшийся быть услышанным в общем аду рева и шума.

И Надя понеслась, увлекая за собою свой взвод туда, где молодецки дрались уже пешие бутырцы, где сверкали клинки сабель и штыки, где лилась целая река свежей, дымящейся человеческой крови. А подле нее скакал младший взводный их эскадрона, бледный, ожесточенный, с лицом мстителя, Яков Торнези.

В то самое время, когда горсть храбрецов литовцев почти вплотную приблизилась к неприятельским рядам, неожиданно послышались отчаянные крики со стороны рядов пехоты:

– Вас обошли… Назад!.. Проклятие!.. Отступать!..

Надя быстро оглянулась и выронила поводья из рук. Прямо в тыл им, отрезая отступление литовскому взводу, несся неприятельский отряд желтых драгун. Молодая девушка растерялась чуть ли не впервые за всю свою жизнь. Не своим, а каким-то сорвавшимся голосом скомандовала она отступление и, пропустив весь взвод вперед себя, твердо помня, что жизнь каждого солдата ляжет пятном на ее совести, понеслась последней с поля битвы.