Смена

Света Невская Смена

В деканате сказали

В деканате сказали, что без практики не переведут на следующий курс. Потом, пожевав губы, добавили, что самые достойные виды деятельности уже разобраны. Достойными считались ковыряние бумажек в ИТАР-ТАССе и сопровождение на экскурсиях благополучных французских пенсионеров. В итоге нас с Люсей поставили перед выбором: переписывать картотеку факультетской библиотеки или поехать в лагерь «Чайка», вожатыми. Люся первый вариант сразу отвергла, мотивировав отказ аллергией на пыль и плохим почерком. Она об этом так быстро и складно отрапортовала, что никто из присутствующих не усомнился в честности Люськиных слов, – в том смысле, что ни грамма правды там не было. Тем более, до нашей методички уже давно доходили слухи про Люськины таланты по части художеств в студенческих зачётках и ведомостях. Но этой вечно всё сходило с рук. Моего мнения она даже не спросила: просто взяла две бумажки, расписалась за нас обеих, крепко вонзив свой ярко-красный, доведённый до божественного идеала ноготок напротив наших фамилий и деловито отправила меня собирать шмот. Пока в мой чемодан летели солнцезащитный крем, тёплые носки и лекарства от всех болезней – то есть всё то, что Люська никогда и не подумает взять с собой, потому что повезёт тысячу платьев, красных помад, каблукастых босоножек и миниатюрных нефункциональных купальников, – меня не покидало одно разъединственное ощущение. Не свою я жизнь живу, не свою.

Сначала журфак, на который поступила, потому что так хотели родители. Мои мама и папа – типичный институтский роман, про который с первого курса всем было всё понятно. Они оба представители редкого вида пар, чьи мнения всегда совпадают. То есть абсолютно во всём: от мелкого – вроде что есть на ужин и какие обои поклеить на даче, до планетарно-масштабного, типа как жить, чтобы было правильно. На моей памяти расходились они только в одном вопросе – моей будущей специализации. Тревожный отец, который, кажется, всю жизнь прожил в ожидании встречи с «чёрным днем», на которую копил и ради которого выжимался, сделав её смыслом жизни, молил об отделении рекламы. А мама считала, что идти надо на международку, ведь там «много мальчиков». Выбор мамы, которая и спустя 20 лет продолжала смеяться одним и тем же папиным шуткам, мне понятен. Женское счастье – был бы милый рядом. В других вопросах мама и папа всегда умели найти компромисс. Компромисс, как известно, только прикидывается изысканным способом найти выигрыш для обеих сторон, а на деле всегда оказывается ералаш. И моё имя – Виолетта-Виктория – лучшее тому подтверждение. Ума не приложу: неужели эти двое не понимали, что человек по натуре своей – существо ленивое, и потому такое неудобное нагромождение букв произносить не способен? Короче говоря, сложносочиненная конструкция трансформировалась в жалкий огрызочек Ви-Ви, с которым мне приходилось жить. Жить приходилось ещё много с чем: кофе с сахаром по ошибке, непроходимо тупыми учениками, одобренным папой женихом Вадиком, сапогами на размер меньше, потому что «из Италии», и вечной Люськиной придурью.

Кажется, тем единственным, благодаря чему я держалась на плаву.

***

Нам оплатили только проезд, и хватило выданного, естественно, лишь на плацкарт. Я предложила добавить своих и полететь. Люська сказала, что своих у неё нет, но мы обе знали, что это ложь: просто она страшно боялась летать, и в самолёт то входила, крепко накачавшись надёжной дозой коньяка смешанного с каким-нибудь абстрактным украденным из чужой аптечки -зепамом. Ещё нам дали каких-то стыдных денег типа суточных или премии; дали со словами: «на мороженое». Натурально на мороженое: мы эти 513, что ли, рублей, ещё не зайдя в поезд, потратили. Билеты покупала Люська, поэтому, ясное дело, всё перепутала: я оказалась на верхней полке вместо нижней, как просила, да ещё и одна, через семь вагонов от неё. Странно, что мы вообще тогда успели. Всем, вроде бы, и так известно, чем отличаются два разнесенных по полюсам кольцевой линии вокзала – Киевский и Курский. Но коварство первой буквы почему-то продолжает играть с пассажирами злую шутку.

Едва колёса поезда туго тронулись, едва послышался острый хруст разворачиваемой фольги, едва навязчивый, куриный, маринованный несколькими часами запах проник из начала вагона в самый его конец, едва успело исчезнуть из виду здание вокзала ко мне обратилась сидевшая по соседству цыганка. Разумеется, каноническая – с тремя сумками в чёрно-красную клетку, пятью мешками и плачущим ребенком, спрятанным за складки бесконечного бархата. Она попросила поменяться местами. Сказала: «Дорогая, войди в положение». Чтобы войти в положение, нужно было пересесть на боковую. Мне было страшно отказывать цыганке, но перспектива провести 27 часов на боковой полке не радовала, и я сказала нет – с полным пониманием всей ответственности за будущие раскаты громкого вагонного скандала. После чего, честное слово, услышала, как она прошипела: «Не поменяешься – прокляну».