Смена караулов

— Невелика между нами разница, Платон Ефремович.

— Конечно, в середине жизни десяток лет мало значит, однако теперь, на ее исходе, дает о себе знать.

— Так я поеду на площадки, Платон Ефремович, не буду терять времени.

— Звоните, если что, Виталий Владимирович. Действуйте смело. Штурм есть штурм.

— Нечаев посулил помочь людьми, грузовиками для счистки территории обеих школ.

— Не отказывайтесь, берите все, как-нибудь сочтемся, — сказал Платон.

Он был сегодня странно возбужден. Не зная причины, Двориков позавидовал его энергии не по годам. Но именно сегодня Платон переживал самый трудный, самый противоречивый день в своей жизни: он получил наконец письмо от Ульяны и никак не мог привыкнуть к мысли, что Уля-Улюшка жива, что у нее взрослая дочь, — его же дочь! — которая ударилась в науку, и что живут они вдвоем на Кавказе без малого полтора десятилетия. Все его житейские координаты вдруг сместились — Платон вроде бы утратил обычную ориентировку во времени. Он пребывал сейчас в состоянии той душевной неопределенности, когда мог принять любое опрометчивое решение. Однако Платон понимал, что надо остыть, собраться с мыслями. И чем настойчивее он пытался это делать, тем рассеяннее думал обо всем сразу. Одно спасение — работать, работать круглые сутки напролет, пока не свалишься от дьявольской усталости.

ГЛАВА 7

Военные дымы дольше всего не выветриваются из женских судеб.

Застоявшаяся горечь этих дымов, кажется, все еще в воздухе, которым дышишь, хотя черные следы войны на земле давно заросли буйным разнотравьем, села и города наново отстроены краше прежних, да и старые пойменные леса, изреженные артогнем береговых плацдармов, ярко зеленеют дружным молодым подлеском.

С течением времени глуше и глуше доносится ступенчатое эхо былых сражений, и теперь уже сами фронтовики частенько соединяют отдельные атаки и контратаки в масштабные, знаменитые баталии. Но вдовья память старательно расщепляет время на отдельные месяцы, недели, дни, высвеченные прошлым мимолетным счастьем, которое дотла сгорело в коротких замыканиях бесчисленных боев. Именно женщины — средоточие народной боли — до конца хранят в своей душе поименный солдатский список: для них нет и не может быть ни одного Неизвестного солдата.

Ульяна Порошина отчетливо видела то дымное всхолмленное поле близ мадьярского хутора Вереб, где Платон кинулся встречь немецким «титрам» и, споткнувшись на взрывной волне, пополз среди воронок наперехват головному танку. Это ее последнее видение в ту зимнюю слякотную ночь с годами становилось предельно четким и контрастным. А дальше ничего уже и не было. Ульяна трудно, день за днем, мысленно возвращалась из-под Будапешта на Кубань, где она встретилась с Платоном. Потом снова шла на запад, но уже летучим шагом, потому что рядом с ней вышагивал ее неунывающий Платон. Туда и обратно, туда и обратно… Так и странствовала она многие годы по фронтовым дорогам, изученным памятью до каждого малого извива. Любила «приостанавливаться» на государственной границе, где они с Платоном решили соединить свои судьбы. Произошло это на Дунае, недалеко от Измаила. Весь левый берег был запружен войсками Третьего Украинского фронта, которые с утра до вечера нетерпеливо ждали, когда саперы наведут понтонный мост. Какой это был чудный вечер! Пели русские и украинские песни. За ужином Платон обнес солдат добрым вином из бессарабских подвалов. Бойцы, в свою очередь, угощали его и Ульяну спелым виноградом, грушами. В сторонке неистово играли «Катюшу» скрипачи-бородачи из цыганского кочующего табора, что увязался за батальоном от днестровского лимана. Только в полночь дошла наконец очередь переправляться. Торжественно вступили на румынскую землю и помчались на трофейных «штейерах» на юг. Батальонный аккордеонист сидел рядом с ними, Платоном и Ульяной, и с упоением играл старинный вальс «Дунайские волны». А позади бесконечной вереницей растянулись сотни, тысячи автомобилей с зажженными фарами: после Кишинева ни одного немецкого бомбардировщика не появлялось в небе. Ульяна то и дело оглядывалась назад — наверное, ни у кого и никогда не было такого  с в а д е б н о г о  п о е з д а. И Ульяне казалось, что вот и отгремела, кончилась война… Разве могла она знать тогда, что впереди еще смертные бои в Восточной Сербии, штурм Белграда, окружение Будапешта, ни с чем не сравнимое танковое пекло Балатона, которое будет полыхать без малого сто дней и сто ночей, до следующей весны, облюбованной историей для окончательной победы…