Неясно откуда взявшееся осуждение к этой странной бабуле сменилось жалостью и пониманием, что не все могут сохранить здравый смысл в старческие годы.
– Андрюша, любовь моя, тебе нельзя туда. Посмотри, посмотри! Что ты и
Незнакомка, теперь все сильнее походившая больше на говорящий труп, нежели на милую старушку, завопила, сжав руку Андрея так, что костяшки его побелели, а вены начали пульсировать. Багровые слюни вылетали клочьями из ее рта. Андрей намеревался вскочить, броситься прочь, но тело не повиновалось, руки ослушалась его и словно плети повисли вдоль тела мертвым грузом. Он просто смотрел.
– Семья не узнала меня, посчитали сумасшедшей. Но я не психичка! Я все еще помню лагерь, помню всех, помню казнь и костры, темный лес, заброшенную школу, кресты, реку, много снега, стрельбу!
Старуха начала истерически трястись, колотить руками все вокруг, сдирая с себя прядями гнилые волосы. Лицо сводилось судорогами и в конце концов застыло посмертной маской.
– Не пущу тебя, не отдам никому. Никогда. Я всегда тебя любила, ты мой!
Язык Андрея отказывался реагировать на приказы мозга. И только зрачки перемещались по неестественным изгибам ее морщин.
Хватка ведьмы на миг ослабла, и Андрей только подумал рвануть прочь, как, собрав свою многолетнюю боль и страдания, старуха вцепилась ему когтями в ноги, разрезая ногтями брюки и разрывая кожу в мясо. Андрей хотел тут же завопить, заорать от неистовой боли, но что-то заткнуло его. Будто губы его были залиты клеем, прибиты скобами степлера. Обжигающая слеза тяжелой каплей скатилась по холодной щеке.
– Глушилки! Школа – это засада, не беги туда, когда Он придет за вами с леса! Данил Сергеевич говорил правду! Ему пришлось, не допусти того, чтобы он умер из-за вас! Он ключ к разгадке!
Она заревела. Вынула руки, вырывая ногти из плоти. Образовавшиеся раны начали кровоточить, брюки намокли красным, постепенно замерзая на морозе. Тут же хлынуло пламя, ее кожа обуглилась. Стала гнить, течь, рваться.
– Сука, отошла от меня! Иди на хрен, тварь! Не трожь меня, сука! – Наконец, рот разомкнулся. Клубы пара обволакивали сгоревшую мумию. – Прочь, прочь! Не трожь меня! – Он зажмурил глаза.
– Андре-е-е-ей!
– Прекрати, прошу!
– Андрей!
– Спасите меня, помогите! Люди!
– Андрей, что с тобой? Ты в своем уме?
Он разомкнул веки. Адская боль улетучилась, колени не были раздроблены, брюки вмиг стали сухими и чистыми. Он стоял посреди площадки. Дети его боязливо обходили, а родители оборачивались, шушукались.
– Я все понимаю, ты любишь всякую чепуху вытворять, но это уже слишком…
– Витя? – уже не веря во все происходящее, робко спросил Андрей.
– Да. Слушай, если тебе хочется покричать, иди домой лучше покричи. На тебя уже все прохожие смотрят. – Стоящему рядом Вите стало неловко и стыдно за своего одноклассника.
– А баба? Огонь, вопли, слезы, где это все? Вить, че сейчас было?
Андрей грузно задышал, стал водить головой по сторонам, не обращая ни на кого внимания. Даже на своего внезапного спасителя. Старуха исчезла, будто ее здесь никогда и не было. На месте, где сейчас должен был стоять обуглившийся труп, как прежде лежал обычный снег. Ничего больше.
– Слухай, мой тебе совет, иди домой лучше, шо-нибудь хлебани. Чая горячего с медом и баранками выпей. Вид у тебя больной. Шо с тобой?
Андрей растерянно кивнул головой. И абсолютно молча, не проронив ни слова на прощание, пошел в сторону своего подъезда. Нужно успеть еще вещи собрать…
Глава 3. ДОРОГА
Ветер противно свистел за окном, приглашал в новую жизнь, навстречу относительно сомнительным приключениям. Для Юли это означало, что пора откинуть свою подушку, так крепко обнятую несколькими мгновениями ранее, в сторону и наконец встать с кровати. На любимую фразу: «Еще пять минуток» времени уже не оставалось.
Она лениво поднялась с кровати. Дома царила умиротворенная тишина. Юля вспомнила, как мама говорила ей вчера вечером, что их днем позвали друзья в гости.
– Д-д-ру-гая! – подал голос одиноко постукивающий клювом по клетке попугай с другого конца квартиры.
Заговорил он недавно, хоть и завела его Юля лет семь назад. Жаль, что попугаи умеют лишь повторять услышанное, а не говорить то, о чем они на самом деле думают.