Сменить мечту. История попаданки наоборот

Стоило мне войти в свою по ночному тихую квартиру, оставляя проблемы клиентов за порогом, как тревога за единственного близкого человека стала основной темой раздумий. Машинально выполняя возведенный в ритуал вечерний моцион, я скрупулезно воспроизводила в голове вчерашний мутный разговор. Тренированная память практикующего адвоката позволила запомнить не только слова, но и интонации, взлеты и падения голоса, выражение лица в тот или иной момент разговора, позы, жесты, паузы. Я не желала этого признавать, но отчетливо видела, что все сказанное было правдой. Или Лизка была абсолютно убеждена в этой правде. За два, нет уже три дня она ни разу не вспомнила о Димке, не поинтересовалась его состоянием. Отсутствие внимания к ребенку, за которого почти два года боролась, было самым убедительным аргументом в пользу бредовой версии о попаданстве. Мысль о том, что все может оказаться правдой заставляло сжиматься сердце от горя. Моя единственная подруга, моя отдушина в этом мире, неумолимо покидала меня, но я не была готова ее отпустить просто так, я еще поборюсь! Недаром же во время Лизкиного развода мы договорились о взаимной опеке, если вдруг что случится. Законной силы этот уговор не имеет, но душу согревает. Вот опекой завтра и займусь.

Утром я отвезла Лизавету в палату Димки. Неловко усаживаясь в кресло — каталку, она ни разу не поморщилась от боли. И это только на пятый день после полостной операции! Волшебное заживление, как сказал доктор. В свете упомянутой в том разговоре магии — формулировка весьма двусмысленная, заставляющая шевелиться волосы на голове. Мне было не очень видно, но Лиза на протяжении всего путешествия в коляске заинтересованно озиралась. На женщин, легко и нарядно одетых по случаю жаркого выходного, она пялилась просто неприлично. Так могла бы себя вести тургеневская барышня, это был еще маленький плюсик к версии о попаданстве и еще один минус моей надежде, что вопрос рассосется.

Что лучше, попаданство или проблемы с психикой у родного человека? Удерживать подальше от Лизки следаков, занимающихся расследованием этого двойного преступления, в котором пострадали женщина и ребенок, становилось совсем трудно. Если бы не доктор, я бы не справилась. А теперь еще и очевидный неадекват пострадавшей, как с этим-то быть?!

Когда мы вошли в палату, Димка дремал. Я навещала его регулярно, но он не шел со мной на контакт, хотя мы были давно знакомы и иногда проводили время вместе на Лизиной даче. Ребенку повезло меньше, чем его будущей приемной маме. Пострадало легкое, пока ехала скорая, начал развиваться пневмоторакс. Все обошлось, но Димка приходил в себя медленно, почти не ел, отказывался общаться с людьми. Последнее беспокоило особенно, ведь до ранения он был подобен мелкому ураганчику, который мог обаять кого угодно.

Малыш проснулся, увидел нас и произнес:

— Фейпайме, орте…

— Фейпайме, сэйтин, — это Лиза ему отвечает? Что за странный язык, никогда ничего подобного не слышала. Да и с языками у моей подруги, прямо скажем, не очень.

Неожиданно легко встав с кресла, Лизавета в два быстрых шага дошла до кровати, присела на ее краешек, и схватив ребенка за руку, бегло заговорила на неизвестном языке. В ее вопросительных интонациях звенело удивление, испуг и сочувствие, что ли? Димка что-то отвечал, сначала неуверенно, а потом все быстрее и обстоятельней, наконец, он замолк, захлебнувшись плачем. Плакать было больно, я видела, как ребенок корчился от каждого всхлипа и от боли плакал еще сильнее. Лиза неловко вытирала его слезы, что-то тихонько говоря на этом странном эйкающем языке. Такое поведение было не в стиле моей подруги, та бы уже затискала мальчонку, а эта только успокаивающе поглаживает по щеке. Да еще так по-особенному. Как будто побаивается. Так прикасаются к чужому младенцу. С непривычки.

Оставаться в неведении дальше было невыносимо и я, резче чем следовало, спросила:

— О чем вы говорите? Димка, ты почему плачешь? Я же тебе рассказывала, что Лиза жива!

— Ирина, сядь, негромкий голос Лизы стал властным. — Сядь, и послушай, — интуиция горланила, что мне не понравится то, что я сейчас услышу. — Это не Димка, не знаю кто такой Димка, но я видела изображения в планшете, этот мальчик был дорог твоей подруге, я знаю, — и отмахнувшись от моей попытки ее перебить, продолжила, — это Шон, он тоже из моего мира.

Ох, да что же это такое, только я начала допускать мысль, что Лиза, это не Лиза, так теперь еще и это. А ведь она не шутит, эта ставшая вдруг чужой женщина, так похожая на мою Лизавету.

— И кто он?

— Там, в нашем мире Шон жил в сиротском доме, его сильно избили плетью и оставили умирать, а очнулся он здесь, в этом теле. Ему немного трудно дышать, но мальчик считает, что по сравнению с плетью, это ерунда. — Лиза немного помолчала, давая упасть этим страшным словам, а потом задумчиво спросила, — на каком языке я сейчас говорю?

— На русском, — машинально ответила я, оглушенная рассказом.

— На русском Шон понимает еще плохо, он тебя помнит и не боится, но раньше он тебя не очень понимал.