Смерть автора

Последняя запись Ингрид Штайн

11 ноября 1913. Вы сами накликали свою судьбу, мистер Эминович. Клянусь своей жизнью, я вас уничтожу. Я не отступлю ни на йоту. Возможно, вам удаётся запугать этих англосаксов; что-то вы запоёте, столкнувшись с немецкой волей! Когда Христос пятится, за дело берётся Заратустра. Я не посмотрю, сколько вам веков. Мир должен быть избавлен от твари вроде вас.

Я устроила у себя на квартире небольшую лабораторию. У торговца древностями я купила по дешёвке старинный пистолет, из тех, что заряжаются с дула, и несколько искорёженных серебряных монет, из которых я сделаю пули. Серебро не может его не пронять. Хорошо, что в Геттингене я упражнялась в стрельбе. Надеюсь попасть ему в его проклятую голову.

Из Illustrated London News

от 14 ноября 1913 года

Трагический несчастный случай оборвал жизнь Ингрид Штайн, немецкой студентки, 22 лет, находившейся в Лондоне ради изучения редких архивных материалов. Несчастную обнаружили рабочие в Докленде вчера в 5 часов утра. Она упала с моста на торчавший у воды кусок арматуры, пропоровший её тело насквозь. Смерть её была ужасна, ибо к моменту, когда её нашли, она была ещё жива и пыталась что-то говорить; при попытке снять её и доставить в больницу она скончалась. Врачи полагают, что между моментом, когда произошла беда, и смертью девушки прошло не менее 6 часов; это подтверждается и тем, что букет живых цветов, приколотый к её волосам, успел совершенно завянуть. Что привело её в Докленд с цветами в волосах, неясно; квартирная хозяйка показала, что в последние две недели покойная страдала какими-то навязчивыми идеями, о которых она, впрочем, не имеет представления. Гроб с телом фройлейн Штайн будет отправлен на её родину, в Геттинген.

Из записных книжек Алистера Моппера

17 ноября 1913. Я сижу и жду его. Странно об этом говорить, ведь за всё прошедшее время, после всего, что успело случиться, я почти возненавидел его — и всё-таки я мучаюсь, жду его. Впрочем, такое бывало много раз за десятилетнюю историю нашего с ним знакомства. Правда, он до этого не задерживался в Лондоне так долго (если не считать того страшного года — 1903). Но что бы я делал без него — без его мрачного остроумия, его сарказма, его подкупающей способности быть свободным от всего и оставаться самим собой, его умения исцелять и физическую, и душевную боль? Он даёт мне утешение, он вносит в моё сомнительное существование смысл — ради этого, право, стоит отдать несколько капель крови. Ещё наши отцы и деды лечили кровопусканием все болезни, физические и нравственные. Мне кажется, они были не столь невежественны.

Ночь с 17 на 18 ноября 1913. Ожидание не было напрасным — он пришёл. Пришёл, и даже через парадную дверь. Слишком легко одетый для такой погоды, румяный, гладко выбритый, улыбающийся как никогда. Его улыбка всегда светится подвохом; но в этот раз у него на уме было больше, чем обычно. Я гадал, что он скажет мне в этот раз.

— Здравствуй, Алистер, — произнёс он и сжал мою руку. Пожатие его, как всегда, было твёрдым и горячим. В волосах у него блестели мелкие капли дождя.

— Ты опять куда-то влип, — сказал я тревожно. Он задержал мою руку в своей; на миг его пальцы из стальных сделались успокаивающе мягкими, ласковыми; потом он выпустил мою кисть.

— У меня есть кое-что для тебя.

Только тут я заметил у него под мышкой большой грязный портфель со сломанной застёжкой, который он прижимал к себе левым локтем.

— Что там у тебя? — подделываясь под его иронию, спросил я. — Чья-нибудь окровавленная голова?

— Почти, — с улыбкой, от которой у меня мороз прошёл по коже, ответил он. Перехватив портфель на весу в правую руку, левой он вынул из него обтрёпанный блокнот без обложки и толстую тетрадь, разбухшую от газетных вырезок.

— Вот, — сказал он, протягивая мне то и другое. — Разумнее, если это останется у тебя; мне это не очень-то нужно.

— Что это? — в недоумении спросил я, взяв бумаги.

— Записки Ингрид Штайн. И досье, которое она на меня собрала.

— Кто такая Ингрид Штайн? — растерялся я. Он поставил портфель на пол и сел в кресло у камина.

— Немецкая студентка. Она была умнее многих и догадалась, кто я такой, вот только своим умом распорядиться не сумела.

— Что значит «была»? — с подозрением спросил я. — Повторяется история с Райхманом?

— Зачем же повторяться, — усмехнулся он и вынул из-за пазухи номер Illustrated London News. Ощущая какую-то странную слабость и пустоту внутри, я взял у него газету и пробежал глазами заметку. Господи!..

Должно быть, Мирослав заметил, как я побледнел, потому что тут же вскочил, подхватил меня и усадил на диван. Несильно шлёпнув меня по щеке, он укоризненно сказал:

— Что ты, право, нервный такой! В конце концов, никто не просил её открывать на меня охоту и писать доносы в полицию. Кому понравится, когда вторгаются в частную жизнь.