Смерть автора

Очевидно, мне не хватило опыта вчерашнего дня, чтобы понять, что реакции Мирослава никогда не впишутся ни в один из предсказуемых вариантов. Вместо того, чтобы рассмеяться или притвориться обиженным, он серьёзно ответил:

– Я не мадьяр, я мунтьян. Это не одно и то же. Моппер кое-что напутал.

– Уж не намекаете ли вы, что Моппер списал героя с вас? – мне захотелось уколоть его. Все уже слышали эту историю и мало кто принимал её всерьёз – слишком разительно было несходство между ним и поименованным в честь него (сомнительная, прямо скажем, честь) героем книги. Этот невысокий, большеглазый, кое-как одетый человек с деревенским загаром и румянцем во всю щёку никак не тянул на рокового красавца-колдуна. Впрочем, в его толстых губах и лёгкой горбинке носа было что-то чувственное – однако англосаксонский глаз склонен видеть чувственность во всём иностранном.

– Я не намекаю. Я говорю прямо.

– Что? – с маской бесстрастности спросила я. Мы проходили сквозь заросли жёлтых и чайных роз, смыкавшихся над дорожкой и хватавших шипами за одежду. Он отвёл в сторону тяжёлую от цветов плеть.

– Что моё имя – Мирослав Эминович.

– Ага; и что вы боярин, – в тон его иронии подхватила я. Он остановился и поглядел на меня внимательными тёмными глазами.

– А почему бы и нет?

Он сорвал полураскрытую розу и залихватски продел её сквозь волосы за ухом. В таком виде он походил на этнографическую картинку из журнала о путешествиях. Я фыркнула.

– Выдумщик.

– Выдумки – дело Моппера, – возразил он. Молчаливым жестом он предложил взять меня под локоть. Как ни странно, я не сопротивлялась. На парк наплывали сумерки, и гроздья роз в них казались светящимися. Меня удивило, какая горячая у него рука – я чувствовала жар сквозь жакет и блузку.

– Вы не из тех девушек, которым нравятся выдумки.

– О да; Мирослав-боярин мне бы не понравился, – я ускорила шаг. Меня начал увлекать этот словесный теннис; мой собеседник не был из числа патентованных болтунов, которые, вместо того чтобы лечиться от недержания красноречия, пытаются использовать его как средство обольщения.

– Тогда, боюсь, я не имею шансов.

– Что-то вы не очень похожи на бледного дылду в чёрном с истероидными наклонностями…

Я не договорила: мой каблук угодил в выбоину на дорожке, незаметную в сумерках, и я потеряла равновесие. К счастью, Мирослав обладал быстрой реакцией – благодаря ему я удержалась на ногах и не упала в колючие кусты, но, пошатнувшись, я невольно схватилась за плеть роз и поранила руку.

– С вами всё в порядке? – обеспокоенно спросил Мирослав, подведя меня к фонарю. – Как нога?

– Нога невредима, а вот руку я уколола. Об розы.

Перчатка была испорчена – сквозь кремовую ткань проступила кровь. Я стянула её. Шип вонзился в ладонь у основания большого пальца, но, к счастью, не остался в ране. Мирослав взял мою руку и тщательно осмотрел её.

– Занозы нет, – подтвердил он. – Но с сепсисом не шутят. Надо отсосать кровь из ранки.

– Вы медик? – спросила я, поднеся уколотую руку к губам. Он мягко перехватил моё запястье.

– Позвольте мне.

Я не ожидала, что прикосновение его губ окажется таким нежным. Словно по руке провели разогретым шёлком. Самое удивительное, что ранка мгновенно перестала болеть. И, несмотря на неисправимую двусмысленность всей ситуации – в сущности, это оказание помощи было ничем более как сублимацией поцелуя, – я ощутила облегчение. Странным образом это небольшое происшествие расположило меня в его пользу. Оторвавшись, он взглянул на меня тем своим взглядом, который я уже выучила – полным одновременно проницательности и лукавства.

– Болеть больше не будет.

– Как вам это удаётся? – спросила я, разглядывая ладонь. Кровотечение прекратилось, ранка стянулась в красноватую точку. Он усмехнулся и заправил за ухо выбившуюся прядь волос.

– Не всё в мире должно быть объяснено. Что-то должно оставаться тайной. Моппер этого до сих пор не понимает.