Смерть автора

Потерявшись, я отдала ему письмо. Он внимательно поглядел на меня; и снова я отметила странное проникающее свойство его взгляда – словно он видел сквозь меня что-то, непонятное мне самой.

– Я так полагаю, в нём согласие? – спрятав конверт за пазуху, спросил он. Его непринуждённая уверенность вызвала у меня досаду.

– А если бы я написала «нет»?

Он снова усмехнулся.

– Что ж, вам лучше знать.

Он понял, понял, что в письме было согласие, и меня это начинало злить. Я уже жалела о том, что написала это письмо. И он видел это, готова поручиться. Потому что тем же ровным голосом он сказал:

– На будущее, мисс Уэст, – если решите писать мне письма, то пишите их на имя Джорджии Томсон, моей домработницы.

– У вас что, такое хобби – делать из себя тайну? – не выдержала я. – В особенности перед девушками, которых вы приглашаете на чай?

– Тайна – единственная вещь в этом мире, которая чего-то стоит, – ответил Мирослав. – Всё остальное – лишь её производные. Вы сами – тайна, но не хотите этого замечать.

Хватит с меня игры в комплименты! Подавив накипевшее раздражение, я спросила:

– Что вам от меня нужно?

В сущности, я могла бы и не спрашивать – я ведь не институтка прошлого столетия; артистическая среда меня многому научила. Ответ был столь же предсказуем, сколь походил на реплику из плохого романа.

– Ваша любовь.

Я вскочила со скамьи. Меня взбесила невозмутимость этого человека, его насмешливое выражение лица и неподобающая обстановка пустынного почтамта с его пыльным мрамором. Схватив зонтик и сумку, я заговорила:

– Конечно! Литераторы, в кругу которых вы вращаетесь, многое вам поведали о девушках творческих профессий! Только литература и жизнь – не одно и то же, дорогой мистер Эминович. Придётся вам узнать, что и в этом обществе девушки бывают порядочными. Прощайте!

Он побледнел. Я опешила, увидев неподдельное потрясение на его лице. Прикрыв глаза рукой, он произнёс:

– Боже! Бедная девочка!

Мирослав отнял руку от глаз; я в молчании замерла, силясь понять, в чём дело. Я уже раскаивалась в своей вспышке, надеясь, что никто не обратил на нас внимания.

– Как испорчен эвфемизмами ваш проклятый язык, – с горечью произнёс он. – Говорят «любовь», подразумевают «половые сношения»; говорят «плоть», подразумевают «распущенность». Омерзительная привычка не называть вещи своими именами, из-за которой чистейшие понятия оказались испоганены. Что такое «плоть»? Да вот же, – он ущипнул себя за щёку, на месте щипка расплылось пятно алого румянца. – Не больше и не меньше.

– Что вам от меня всё-таки нужно? – спросила я, понемногу успокаиваясь. Я поставила зонтик в угол и снова присела на скамью. На лицо Мирослава вернулась улыбка.

– Любовь. Вы вот обвиняете меня в развратных намерениях, а ведь я даже не пытался вас поцеловать, даже когда у меня была такая возможность. Но это неважно. Что, если я больше развращён, чем вы думаете? Что, если я хочу от вас того, что отдать гораздо труднее, чем невинность?

– Что же? – пересохшими губами спросила я. – Чувство?

– Именно чувство. Вы меня полюбите.

– Но как вы об этом узнаете? Мужчины, – тут я горько усмехнулась, подражая ему, – всегда требуют доказательств любви, рано или поздно.

– Доказательства нужны только дуракам, – негромко ответил он, сложив руки на коленях. – Мне нужна ваша любовь, а не доказательства. Когда вы полюбите меня, я это сразу узнаю наверняка.

– А почём вы знаете, что я вас полюблю? – я снова была готова рассердиться. – Вы говорите с такой уверенностью, будто вы пророк!

– Я не пророк. Но вы уже близки к этому. Иначе почему вы приняли приглашение?

– Из любопытства.

– Пускай. Но минуту назад вы скопировали мою интонацию и мою ужимку. Это не делают из любопытства.

Я замолчала, стараясь разобраться в самой себе и в происходящем. Он сказал:

– Предупреждаю, вам будет очень трудно. Позавидовать вам нельзя.

– Глупости, – буркнула я, не найдясь, что сказать. Он встал со скамьи и протянул мне руку, но я не взяла её. Не прикасаясь друг к другу, мы вышли из здания почтамта.

Мне не очень хотелось, чтобы он меня провожал, и он это чувствовал. До входа в метро он не проронил ни единого слова. И лишь когда мы расставались, он сказал мне:

– Надеюсь, вы поняли, что приглашение на чай остаётся в силе.

3 сентября 1913. Более безумного дня не было во всей моей жизни.

Начать с того, что Минни оправилась от гриппа и во всё суёт свой нос. Без четверти три она вошла ко мне в комнату и, увидев, как я лихорадочно перекапываю платяной шкаф в поисках чего-то неброского, сказала:

– Признавайся, Дороти, – ведь ты кавалера завела?

Я промолчала, найдя лучшим просто пожать плечами. Минни плюхнулась на диван и дружелюбно проговорила:

– Да ладно, брось, мне-то что… Наше дело молодое. Скажи, он красивый?

– Вовсе он мне не кавалер, – сказала я, натягивая шерстяное коричневое платье, протёртое на локтях. Минни удивлённо поглядела на мой наряд.

– Ты так вырядилась на свидание с ним, что я. кажется, готова тебе поверить. Он что, католический священник?

– А если я иду вовсе не на свидание с ним? – разозлилась я. Она скептически покачала головой.