Смерть автора

– Я вижу, вы не любите, чтобы вас беспокоили, – с ехидцей заметила я. Он сделал вид, что не заметил подтекста. Или всё же заметил? Взмахом руки остановив меня от дальнейших вопросов, он поднялся с дивана.

– Пойдёмте в столовую; чай уже давно готов.

Бережно взяв меня под локоть (я снова изумилась неестественному теплу его руки), он свёл меня по лестнице вниз и распахнул дверь в столовую.

– Прошу, – всё так же улыбаясь, сказал он.

Столовая пребывала в ещё большем запустении, чем остальные помещения. Я разглядела наспех брошенную на стол скатерть из пожелтевшего кружева и чайный прибор; но всё это почти мгновенно уплыло куда-то из моего поля зрения, потому что взгляд мой приковала большая, увеличенная фотография, висевшая над столом. Ничего более омерзительного и ужасного мне не доводилось видеть. Даже и теперь при одной мысли об этом снимке у меня кровь стынет в жилах. Вот почему я не хочу описывать её здесь; скажу только, что на фотографии был снят человек, замученный и убитый невероятно жестоким образом. Камера запечатлела всё до мельчайших жутких подробностей, и самое страшное было то, что был человек, который держал в руках эту зловещую камеру, выбирал точку съёмки и поджигал магний. Это было ещё отвратительнее, чем само изображение. Я окаменела, не в силах переступить порог.

– Вы… пьёте здесь чай? – с вымученной улыбкой спросила я, пытаясь уверить себя, что всё это – лишь шутка, подстроенная хозяином. Мирослав слегка подтолкнул меня вперёд.

– Мы будем пить чай, – со своим непривычным выговором произнёс он. – Прошу. Вот ваше место.

«Он не может так шутить надо мной!» – в ужасе подумала я. Стул, предназначавшийся мне, стоял прямо под фотографией. Сев, я бы оказалась к ней спиной; но самая мысль о том, что мне придётся пройти и сесть туда… и что Мирослав будет разглядывать моё лицо на фоне этого кошмара, не давала мне сделать ни шагу.

– Вы шутите? – идиотским тоном спросила я. Мирослав отпустил мою руку и сказал:

– Я всегда шучу, – голосом, каким обыкновенно говорят «я никогда не шучу».

Я ещё раз взглянула на фотографию. На изуродованном лице несчастного выделялись тёмные усы; на мгновение я вообразила, что на снимке – сам Мирослав, загримированный для какой-то дьявольской театральной постановки. Но нет, телосложение было не его – более крупное и массивное. Да и невозможно было достичь столь кошмарной убедительности постановочными средствами. Нет, фото отображало реальность – чужую и страшную, неизвестную мне, существующую где-то вдали, за пределами нашего благоустроенного мира. У меня вырвалось:

– Кто он?

– Предатель, – в голосе Мирослава снова зазвучали насмешливые нотки. – Он выдал туркам группу повстанцев. Те, кому удалось спастись, поймали его и проделали с ним то же, что турки с их товарищами.

– Это фотографировали… вы? – вдруг догадалась я. Он повёл изогнутой бровью.

– Вы ещё умнее, чем я ожидал. Садитесь же, чай остынет.

– Нет, – прошептала я и сделала шаг назад. – Вы не можете предлагать мне сесть там.

– Вы всё равно сядете. Это место для вас.

– Вы не заставите меня это сделать, – выговорила я, чувствуя, как подкладка корсета на моей спине промокает и прилипает к телу. И услышала:

– А если заставлю?

На меня в упор смотрело дуло браунинга в руке Мирослава.

Я имела дело с сумасшедшим; и я ещё позволяла себе сомневаться в этом, лезла на рожон, пока не доигралась и не поставила под угрозу собственную жизнь! Всем известно, что безумцы могут выдвигать маниакальные требования; и иногда лучше выполнять их, чтобы не поплатиться жизнью. Я сама почти обезумела от страха. Я уже готова была шагнуть в сторону проклятого стула. Но мои ноги словно приросли к полу. И вдруг я поняла, что никакие силы не заставят меня сесть пить чай под этой ужасной фотографией, убьёт он меня или не убьёт, потому что то, чего он от меня требует, нестерпимо гадко, гаже самой смерти, и я – такая, как есть сейчас, – сделать это не смогу, потому что сделать это ещё страшнее, чем не сделать.

– Стреляйте! – взвизгнула я. – Вы психопат, а ещё вернее того – негодяй! Можете развлечься и убить меня сейчас – я не сделаю этого, не потому, что у меня приступ героизма, а потому, что это мерзость, мерзость, мерзость!

Я не успела выплеснуть весь свой ужас и ярость ему в лицо. Рука с пистолетом опустилась, и в улыбке на смуглом лице на этот раз не было сарказма.

– Я пошутил, – просто, по-домашнему, сказал он. – Пистолет не заряжен. Можете убедиться в этом.

Он несколько раз нажал курок браунинга, направленного в пол. Раздались лишь сухие щелчки. Меня била дрожь. Я подняла глаза.

– Странная у вас манера шутить.

– На Балканах юмор несколько отличается от английского, – в его глазах зажглась давешняя лукавинка. – Успокойтесь. Я всего-то слегка вас попугал. Что может быть полезнее небольшого стресса! Теперь вам нужно всего лишь некоторое подкрепление сил. Давайте пить чай.

– Но… – начала я. Он прервал меня:

– Не здесь, конечно. Мы расположимся в моём кабинете. Пойдёмте наверх.