Смерть автора

Минни поперхнулась чаем и положила надкушенный бутерброд прямо на скатерть.

– Ой, Дороти! – глаза её округлились. – Скажи, он красивый?

– Смотря на чей вкус, – отрезала я. – Тебе бы он не понравился.

– Так, – задумалась Минни, – значит, не высокий и не блондин. Дороти, ну скажи по-хорошему, кто он?

– Он мунтьян, – коротко ответила я. Мне доставило немалое удовольствие видеть её замешательство.

– Это ещё что такое?

– Это такая народность, вроде сербов, – равнодушно пояснила я. – Не клади бутерброды на скатерть маслом вниз, а то нам обеим будет головомойка.

Минни секунду переваривала услышанное, потом её глаза засияли идиотским восторгом. Она придвинула свой стул ко мне.

– Так он иностранец? Ну ты даёшь, Дороти! Как он выглядит?

Весёлые черти потянули меня за язык; я поставила чашку на блюдце и сказала:

– Как мунтьян. В красной рубашке, с во-от такими усами и, – я вспомнила эпизод в парке и прибавила: – за ухом жёлтая роза.

Минни расхохоталась:

– Врунья! Я и не знала, что ты такая выдумщица! Ну ладно, не хочешь говорить, не надо. А что вы делали?

Мой новый знакомый, намеренно или не намеренно, открыл мне то, чего я и не подозревала до сих пор: самой неправдоподобной вещью часто бывает истина. И проще всего было её не скрывать – Минни… да что там Минни – никто бы не поверил.

– Пили чай.

– Пили чай? Только-то? – с деланным разочарованием протянула моя соседка. Было видно, что ей хочется вытянуть из меня все жилы. Я доела булочку и ответила скороговоркой:

– Ну, не только. Он наставил на меня пистолет и хотел заставить меня сесть пить чай под большой фотографией партизана, подвешенного за рёбра на крюк. Я не согласилась, а потом оказалось, что в чаю был цианистый калий. И мы пошли к нему в кабинет пить обыкновенный чай, без цианистого калия, понимаешь, зато с мёдом, который ему доставили с Балкан.

– Ага! – визжа от смеха, подхватила Минни. – А ещё он ходит с саблей на боку и держит у себя дома восемнадцать японских гейш! А в ботинках у него спрятаны бриллианты, украденные им у индийского раджи!

– Может быть, может быть, – уклончиво ответила я и почти неслышно добавила: – Только у него не ботинки, а сапоги.

Минни прокашлялась и допила остатки чая.

– Слушай, Дороти, – примирительно сказала она, – не хочешь рассказывать – не надо. Дело твоё, личное, а то я не понимаю? Ты вот лучше скажи – брать тебе билет на «Мирослава боярина»? На следующей неделе показывают. Билеты заранее продают – слишком много желающих.

Я вспомнила тощую чёрную фигуру и набеленные залысины Имре Микеша и поморщилась.

– Нет, не надо.

– Чего так?

– Не хочется.

Единственное, в чём я сейчас бы не призналась Минни, – то, что я уже смотрела этот дурацкий фильм.

Оказавшись наконец одна в своей комнате, я бросилась на кровать и уставилась в потолок. Что-то явно перевернулось – не в обстоятельствах, а во мне самой. Я чувствовала какую-то беспричинную удаль; меня ничто не волновало и одновременно ничто не страшило. Я ощутило, что всё, что думали обо мне Минни или квартирная хозяйка, не значило для меня абсолютно ничего; что все эти мелочи терялись перед лицом того, что мне довелось – а может, ещё только предстояло – узнать. И, боже, мне снова хотелось видеть Мирослава!

Письмо Дороти Уэст, написанное 4 сентября на имя Джорджии Томсон

Дорогой Мирослав,

называю вас по имени, как вы и просили. То, что произошло между нами вчера, чрезвычайно странно – но в то же время как будто закономерно. Не скрою, ваша шутка поначалу показалась мне чудовищной, выходящей за все возможные рамки и такта, и приличий. (Что поделать, англичане не привыкли к таким розыгрышам!). Но вы, вероятно, удивитесь, узнав, что эта шутка имела гораздо более далёкие последствия, чем я могла предполагать. Во мне что-то изменилось, сильно и бесповоротно; теперешняя я – это не тот человек, которым я была все предыдущие двадцать шесть лет моей жизни. Я хотела узнать, кто на самом деле вы такой; теперь я вижу, что я толком не разобралась ещё, кто на самом деле я сама. Мне пришлось узнать, что истина бывает неправдоподобна. И я чувствую, что это не единственное, что мне предстоит узнать. Вы открыли мне вещи, о которых я даже не подозревала, и многое ещё требует разъяснения.

Ваша

Дороти Уэст.

Письмо, полученное Дороти Уэст 5 сентября

Милая Дороти,