– И из-за этого тоже. Хотел один долг вернуть, а получилось, что второй должок нарисовался. А его мне уже не вернуть. Что я ей скажу? Вот он я, отец твой! Радуйся, что с мамкой твоей переспал по веселому делу, а потом улетел, как ветер. И не спросил, и не написал. А теперь ты меня, старого да больного, обогрей, приголубь.
– Леша, что же ты такое говоришь, да разве ж такое можно говорить?! Да и незачем тебе тепла у нее искать! А я как же, неужто брошу тебя, отпущу? Ты повидайся, это обязательно, только у тебя и без того дом есть. Ты знайся, это грех – не знаться, только у нее теперь своя жизнь, а у тебя своя.
– Боишься? – горько усмехнулся Вертолет. – Ты, Валентина, не бойся. Ты не этого бойся, не женщин. Ты мужиков бойся. Дочь, она что, она, может, и знаться не захочет. Мне бы только посмотреть на нее. Мне бы только узнать, что она в самом деле есть, мне теплее на душе, если буду знать… Что она будет жить дальше и знать, что у нее, как и у каждого человека, есть отец.
– А может, у нее отчим какой был, а тут ты объявишься. Может, она его даже за родного отца считает, не знает всей той истории.
– Может, и так, а может, и нет. Узнавал я, не было у нее мужика. Одна она воспитывала, пока я…
– Не казни себя, Леша, в жизни всякое бывает. Ты, может, могилку обиходить захочешь, оградку поставить, памятник или крест. Ты скажи, у меня кое-что накоплено на книжке. Мы и сделаем с тобой. Все ж покойница не чужая тебе была. Душу тебе это маленько отпустит. Ты же как чугунный весь, как неживой.
– Неживой и есть. Ладно, поехали домой. Там видать будет, что и как. Будет день – будет пища, как говорили в старину. Не будем загадывать наперед. Долги надо отдавать поочередно. Пошли, Валюша.
Женщина снова всплакнула, глядя, как сутулится ее мужик, какое у него снова черное лицо, безжизненные глаза. Господи, что же с людьми жизнь делает. Чего же не живется-то всем по-людски. Живи себе и живи, радуйся солнцу, небу. Детишек рожай, гулять выводи, в школу собирай. Вот жизнь и не в тягость будет. Чего не хватает людям?
Валентина послушно пошла следом за Алексеем между могилками, все еще стыдясь того, что выследила его, подозревала в связи с другой женщиной. Дура, дура и есть. Правильно Леша ее ругает. У него вон как сложилось, а она в грехах его подозревала. Лишь бы не ушел больше. Хоть остаток века скоротать под рукой его тяжелой, в постели теплой. Есть кому и калитку починить, и стекло вставить. Да и от соседей не стыдно, не надо больше ловить их сочувственных взглядов.