Смерть эксперта-свидетеля

– Доброе утро. Доброе утро. Вы – коммандер Дэлглиш, а вы – инспектор Мэссингем. Я – Уинифред Суоффилд. Входите, пожалуйста. Старый джентльмен – наверху, переодевается. Он настоял, что ему следует надеть костюм, когда узнал, что вы к нему едете, хоть я и уверяла его, что в этом вовсе нет необходимости. Через минуту он уже спустится сюда. В фасадной гостиной будет лучше всего, я так думаю, а вы? А это – констебль Дэвис, впрочем, вы все про него знаете сами, правда? Он говорит, его сюда послали присмотреть, чтоб никто в комнату доктора Лорримера не заходил и чтоб посетители старого джентльмена не беспокоили. Ну, пока что у нас тут никого не было, кроме одного газетчика, ну да я быстро от него отделалась, так что все в порядке. Но констебль, представляете, очень помог мне на кухне. Я должна приготовить поесть мистеру Лорримеру. Только суп и омлет – боюсь, не очень-то густо для ленча, но в кладовой больше ничего нет, одни консервы, а они ему еще как потом пригодятся. Не люблю выезжать из пасторского дома, нагруженная продуктами, будто какая-нибудь благотворительница времен королевы Виктории. Саймон и я – мы хотели, чтоб он сразу к нам переехал, но он, кажется, не очень хочет уезжать отсюда, да и, по правде, нельзя же принуждать людей, особенно таких старых! А может, так даже лучше. Саймон ведь в постели лежит, с гриппом, поэтому-то его здесь и нет, не хватает еще, чтобы старый джентльмен этот грипп подхватил. Но мы же не можем допустить, чтоб он здесь один на ночь остался. Я думала, он захочет, чтоб его племянница, Анджела Фоули, здесь побыла, но он говорит – нет. Так что я надеюсь, что Милли Готобед из «Простофили» сможет здесь сегодня поночевать, а об этом нам придется завтра подумать. Но я не должна отнимать у вас время, толкуя о собственных заботах.

К концу этого потока речи Дэлглиш и Мэссингем оказались в фасадной гостиной. Услышав их шаги в узкой передней, констебль Дэвис появился из двери, ведущей, по всей вероятности, в кухню, встал по стойке «смирно» и четко отдал честь. Залившись краской, он взглянул на Дэлглиша глазами, полными мольбы, смешанной с некоторой дозой отчаяния, и снова исчез. Сквозь дверь сочился аппетитный запах домашнего супа.

В душной гостиной сильно пахло табаком, и, хотя мебели в комнате было вполне достаточно, она казалась безрадостной и неуютной, напоминая хранилище старых вещей – свидетелей старения и нехитрых старческих утех. Камин был забран щитом; старомодный газовый обогреватель, шипя, испускал жаркие волны в сторону обтянутого рытым плюшем дивана, на спинке которого ясно просматривались два сальных пятна от бесчисленных голов, когда-то здесь покоившихся. Был здесь и квадратный дубовый стол с круглыми точеными ножками и под стать ему четыре стула с дерматиновыми сиденьями; а у стены, напротив окон, стоял массивный сервант с растрескавшимися остатками давно разбитых чайных сервизов. На подсервантнике – две бутылки пива «Гиннес» и немытый стакан. Справа от камина помещалось глубокое, с высокой спинкой кресло, а рядом с ним – плетеный столик с дряхлой лампой, под ней кисет с табаком и пепельница с изображением Брайтонского пирса. Здесь же разложена шашечная доска с выставленными шашками, захватанная, со следами пролитой пищи. В нише, слева от камина, расположился большой телевизор. Над ним – пара книжных полок, заполненных популярными романами в одинаковых обложках и одного размера – издания Клуба любителей книги, к которому когда-то, видимо, не очень долго, принадлежал мистер Лорример-старший. Выглядели они так, будто кто-то склеил их все вместе, не прочитав и даже не раскрыв.

Дэлглиш и Мэссингем сели на диван. Миссис Суоффилд присела на краешек кресла, выпрямив спину, и ободряюще им улыбалась, привнося в безрадостный неуют этой комнаты успокаивающую атмосферу домашнего очага, только что сваренного варенья, хорошо организованной воскресной школы и многочисленных женских хоровых капелл, исполняющих «Иерусалим» Блейка. В ее присутствии оба они сразу же почувствовали себя как дома. Каждый из них в своей жизни, хоть эти жизни так разительно отличались одна от другой, уже встречал женщин, подобных ей. И дело вовсе не в том, думал Дэлглиш, что ей незаметны измятые и оборванные края человеческого существования. Просто она готова недрогнувшей рукой их отгладить и там, где требуется, подшить и подлатать.

– Ну, как он, миссис Суоффилд? – спросил Дэлглиш.