Смерть героя

— Мир вам, влюбленные, спи с миром, о Джульетта!

В ту пору, о которой я пишу, – года за три — за четыре до войны, – все, что касается секса, занимало молодых мужчин и женщин не меньше, чем в наши дни или в любое другое время. Они бунтовали против домашнего очага с его извечной моралью, «предписывающей продолжение рода», – установка, при помощи которой государство превращает всех взрослых граждан в пролетариат в самом прямом смысле слова[196] — в простых производителей потомства. И почти в такой же мере они бунтовали против «идеализма» Теннисона и прерафаэлитов, для которых любить, кажется, только и значит — держась за руки, прогуливаться в садах Гесперид.[197] Но, не забудьте, фрейдизм (не путать с Фрейдом, об этом великом человеке все говорят, но никто его не читает) в ту пору почти еще не был известен. Люди еще не додумались все на свете переводить на язык сексуальных символов, и если вам случилось поскользнуться, наступив на банановую кожуру, никто не спешил объяснить вам, что в этом выразилось ваше тайное желание подвергнуться операции, без которой человек не может перейти в магометанскую веру. Люди думали, что заново открыли, как много значит чувственная сторона любви; им казалось, что при этом они не утратили и нежности, без которой ведь тоже нельзя, и сохранили мифотворческий, поэтический дар влюбленных — источник того, чему имя — красота.

В конце апреля Джордж и Элизабет поехали в Хэмптон Корт. Встретились около девяти утра на вокзале Ватерлоо, доехали поездом до Теддингтона и пошли через Буши-парк. Они захватили с собой очень скромный завтрак — и от безденежья и потому, что оба разделяли пифагорейское заблуждение, будто в еде необходима умеренность.

Они шли по траве длинными вязовыми аллеями.

— Какое небо голубое! – сказала Элизабет, запрокинув голову и вдыхая весеннюю свежесть.

— Да, а посмотрите, как сходятся вершины вязов, – настоящие готические арки!

— Да, а смотрите на молодые листочки — какая ослепительно яркая, нетронутая зелень!

— Да, и все-таки сквозь листву еще виден стройный остов дерева: юность — и старость!

— Да, и скоро зацветут каштаны!

— Да, а молодая трава такая… Смотрите, Элизабет, смотрите! Лань! И два детеныша!

— Где, где? Я не вижу! Да где же они?!

— Вон там! Смотрите, смотрите, бегут направо!

— Да, да! Какие забавные эти маленькие! А какие грациозные! Сколько им?

— Я думаю, всего несколько дней. Почему они такие красивые, а грудные младенцы так безобразны?

— Не знаю. Говорят, они всегда похожи на своих отцов, правда?

— Сдаюсь! Но тогда, мне кажется, матери должны бы ненавидеть этих зверюшек, а они их любят.

— Не всегда. У одной моей подруги в прошлом году родился ребенок, она его не хотела, но все уговаривала себя, что полюбит его, когда он родится. А когда она увидела новорожденного, ее охватило такое отвращение, что ребенка пришлось унести. Но потом она заставила себя о нем заботиться. Она говорит, что этот ребенок загубил ее жизнь и что она в кем ничего хорошего не видит, но все-таки она привязалась к нему и не перенесла бы, если б он умер.

— Вероятно, она не любила мужа.

— Нет, она мужа любит. Безумно любит.

— Ну, так, может быть, это не его ребенок.

— О-о! – Элизабет была немного шокирована. – Конечно же это его ребенок! Просто она невзлюбила маленького, потому что он разлучил их с мужем.

— А долго они были женаты, когда родился ребенок?

— Не знаю… меньше года.

— Какое идиотство! – Джордж даже стукнул тростью о землю. – Пол-ней-шее идиотство! Какого черта они взяли и сразу навязали себе на шею младенца? Ясное дело, она несчастна и они «разлучились». Так им и надо.

— Но что же они могли поделать? То есть… я хочу сказать… раз уж так случилось…

— Боже милостивый, Элизабет, что у вас за допотопные понятия! Ничего не должно было «случиться». Есть разные способы…

— Все-таки, по-моему, это довольно противно.

— Ничего подобного! Вам так кажется, потому что вас с детства пичкали всяким чувствительным вздором насчет девической скромности. Это все тоже — табу, система запретов. А по-моему, если мы — люди, а не животные, мы не должны допускать, что бы для нас это было просто дело случая, как для животных. Деторождением надо управлять. Это страшно важно. Может быть, это самая важная задача, стоящая перед нашим поколением.

— Но не думаете же вы, что никто не должен иметь детей?

— Ну конечно, нет! Я так говорю иногда, когда падаю духом и становится тошно смотреть, до чего выродилось человечество: мы уже не люди, а какие-то жалкие пугала. Пусть рождается меньше детей и пусть они будут лучше. Разве не безумие, что мы контролируем рождаемость у животных, а когда дело доходит до людей, даже обсуждать этого не желаем? Откуда же возьмется хорошая порода, если мы плодимся без смысла и толку, как белые мыши?

— Д-да, но, Джордж, дорогой, нельзя же так вмешиваться в чужую жизнь!