Смерть геронтолога

Прошел год – в ужасе осмыслений. За ним другой – в глухоте тоски. Третий с пятым – в коросте печали. Не мог слушать музыку‚ смех погремушкой‚ томился пустыми разговорами‚ ел в одиночестве – стоя‚ у плиты‚ угрюмо и торопливо‚ из кастрюли‚ с куска‚ чтобы насытиться поскорее‚ и лишь через годы сел на привычное место‚ вилку положил слева‚ а нож справа – в стеснении и неудобстве. Сони нет. Боря теперь один. На кухне‚ в раковине‚ стоит алюминиевая кастрюля‚ в нее капает вода: тихие потенькивания‚ как в подойник‚ легкие шлепки в нескором наполнении‚ – Боря выливает воду‚ чтобы начать заново‚ Боре не так пусто на исходе дня. Порой просыпаются трубы‚ запрятанные в стене‚ рыжие‚ должно быть‚ заплаканные трубы; прорываются вдруг их жалобные рыдания‚ взлетая к верхним этажам‚ судорожно бьются под кровлей в поисках выхода‚ обессилев‚ проваливаются в глухие подвалы‚ клокочут напоследок старческой мокротой‚ немощно содрогаются в вялых бронхах‚ – и снова тихие потенькивания‚ как в подойник‚ поздние утехи одинокого мужчины. "Старость человека не во днях его"‚ – это Боре известно‚ но отчего Соня ушла не в свой срок? "Не согласен! Я не согла-сен!.." Отсидел на полу дни горького изумления. Отлежал без сна ночи. Ворот надорван. Щеки втянуты. Глаза провалены. Приходили знакомые‚ отвлекали беседами: "Боря‚ – говорили с опаской‚ – ты просвечиваешь‚ дорогой‚ и нас это пугает".

Боря спит на правом боку‚ лицом к стене‚ а позади пусто. "Боря‚ – просила когда-то Соня. – Повернись. Я тоже хочу‚ чтобы в спину дышали". Но Боря не поворачивался. "Кугель‚ – умоляла, – мою спину обдувают ледяные ветры!.." Но Боря не снисходил. Он пробуждается в ночи взволнованный и растревоженный‚ ощущая Соню прежними прикосновениями‚ – в ладонях рук Бори Кугеля затаились тайники ее тела. Сони нет и не будет больше: вот тайна тайн; Сонина душа пребывает в мире‚ где всё иначе: тот ли это мир‚ в котором она уединялась при жизни? В матраце выемка‚ промятая Соней. От Сони осталась подушка с наволочкой‚ но лишь сейчас Боря понял‚ что Соня защищала его‚ прикрывая со спины‚ Соня-охранительница. "Я ухожу в неведомое‚ Боря. А ты придешь на обжитое: я постараюсь‚ я тебя встречу". – "Оттого и уходишь первой?" – "Дурачок"‚ – отвечает Соня‚ постигшая мудрость конечных дней. Она подвела его неожиданно и врасплох, как геронтолог Сасон подвел престарелых клиентов. Болеть нельзя: кто будет за Борей ухаживать? Хныкать бесполезно: кто услышит? "Мне плохо"‚ – говаривал Боря‚ чтобы его пожалели. "Тебе хорошо"‚ – отвечала Соня‚ не признавая жалости. "Я болен"‚ – постанывал Боря. "Ты здоров"‚ – и насморк исчезал с температурой. "Соня‚ – просит теперь Кугель. – Похлопочи. Замолви за меня словечко. Чтобы за работой. Носом в стол. Не стать обузой на исходе лет".

Души возносятся‚ омываясь в небесных потоках. Очищаются от земной накипи‚ чувств-ощущений‚ и если забывают про нас‚ не предают ли нас? Но если помнят-тоскуют‚ отчего так редко проявляются во снах‚ в непозабытых обликах?.. Боря живет. Удивляется. Поглядывает на женщин. Балует вниманием привлекательных старушек. Борю сватают: смешно-то как! Подступает оскорбительное привыкание‚ и тогда он бежит к Соне‚ выплакивается на могиле, – так ей слышнее, – со стеснением и томительным неудобством‚ ибо Соня без него затворилась бы до конца дней в тоске-воспоминаниях. Смерть Сони привязала накрепко к камню на кладбище; это мудрость Сони‚ месть напоследок до конца дней: теперь не убежишь‚ приучен и приручен. Смерть Сони наполнила его негодованием к самому себе. Тело Кугеля, презрев потерю, желает есть‚ пить‚ выплескивать чувства по прежней привычке‚ тело в плотском жжении требует своего: Борю это унижает и оскорбляет. Ссыпалась от потрясения шелуха‚ обнажила до сокровенных глубин‚ – Соня смотрит со стены в полуулыбке‚ словно видит насквозь через глянец портрета. Пришла во сне‚ проверила продукты в холодильнике‚ еду в кастрюлях: сыт ли‚ накормлен‚ ухожен и обглажен. Рассказал без утайки‚ как прожил без нее‚ заново знакомясь с квартирой‚ с кухней и шкафами‚ в каждом ящике открывая неведомое. "Не беспокойся‚ Соня‚ – сказал Боря Кугель. – Я наловчился ставить себе горчичники. И на спине тоже". Сон закончился. Ночь продолжалась.

А у внука был праздник. Внук потащил деда в детский сад‚ на карнавальное кувыркание‚ и Боря пел‚ скакал‚ потешал детей за себя и за Соню‚ чтобы запомнил ребенок тот день: радостный‚ светлый‚ с подарками. Пел – сердце заходилось в тоскливой судороге. Скакал – себе на удивление‚ дряхлея под заячьей маской. Дополз до остановки‚ покатил домой: место уступили в автобусе.

7