Смерть говорит по-русски (Твой личный номер)

— Вы как хотите, а я ухожу, — заявил Терлинк. — Дело мы сделали, а такие игры мне не по душе. К тому же все равно можем влипнуть, что бы там Жак ни говорил. Короче, командуй, Кристоф.

— Уходим, — распорядился Фабрициус и решительно зашагал по улице. Розе, Корсаков, Вьен и Терлинк последовали за ним. «Близнецы» переглянулись и неохотно двинулись за остальными.

Вскоре группа подошла к тому месту, где Корсаков задержал огнем людей Адам-хана. В пыли валялись шесть трупов, в стенах темнели глубокие выбоины от попаданий гранатометных зарядов, окруженные брызжущей насечкой, оставленной осколками.

— Твоя работа, Винс? Молодец, — одобрительна сказал Фабрициус.

— Будьте поосторожнее, — вместо ответа посоветовал Корсаков. — Они ушли отсюда к дворцу, когда там началась стрельба, но, может быть, кто-то и остался — засел в этих проклятых закоулках.

Наемники мгновенно рассредоточились, образовав две цепочки по обеим сторонам улочки и держа оружие на изготовку, так что одна цепочка прикрывала другую. Чуть позади держался Жак Вьен с пулеметом, прикрывая тыл.

— Внимание, пост! — показал Фабрициус на бруствер, возвышавшийся над крышей, но Корсаков тут же крикнул:

— Не стрелять! Там должно быть чисто!

Байтлих поднялся с колена и снял с плеча гранатомет. «Настоящие профи, жаль, что психи», — подумал Корсаков о «близнецах». Группа приблизилась к посту, и Корсаков сказал:

— Одну минутку, я там кое-что оставил.

Знакомым путем он поднялся на крышу. За ним увязался Томас, не оставлявший, по-видимому, надежды пристрелить еще кого-нибудь. Труп часового на лестнице вызвал у Томаса одобрительное хмыканье, а поднявшись на крышу и увидев мертвецов в пулеметном гнезде, он восхищенно присвистнул.

— Похоже, Винс, мы и выйдем отсюда спокойно тоже благодаря тебе. А тот твой первый выстрел, которым ты снял часового, — я в жизни не видел ничего подобного! А уж повидал я немало, можешь мне поверить.

— Я верю, — сказал Корсаков, закинул за спину оставленные им на посту винтовку и гранатомет и стал спускаться вниз.

По дороге на базу Корсакову пришлось сменить за рулем джипа Терлинка, который задремал от усталости и на одном из крутых поворотов едва не вырулил в пропасть. Подъезжая к казарме, Корсаков увидел злобные физиономии двух дежуривших на въезде сицилийцев, Аббандандо и Д'Акильи, и у него сразу сделалось муторно на душе. Выходя из гара жа, он наткнулся на третьего сицилийца, Луиджи Торетту, как всегда увешанного образками святых. Тот восторженно глядел на пошатывавшихся от усталости наемников, выходивших из гаража, и бормотал: «Слава богу! Слава богу!» Шедший рядом с Корсаковым Терлиик заскрипел зубами и замахнулся на Торетту:

— Заткнись, придурок!

И Терлинк пояснил Корсакову извиняющимся тоном:

— От таких богомольцев никогда не знаешь, чего ждать. Перережет тебе глотку, а потом бежит в церковь, и господь ему отпускает все грехи. За это они господа так и любят.

Дверь номера Корсакова и Розе оказалась открыта. Когда тяжелые ботинки Корсакова забухали по коридору, из номера выскользнула женщина в белом платке и белом халате, надетом поверх черного платья. Пролепетав какие-то извинения на ломаном английском, она устремилась по коридору в ту сторону, где на первом этаже располагался медпункт, и свернула на лестницу. Корсаков успел заметить только нежную смуглую кожу лица и робкие черные глаза. Машинально посмотрев вслед женщине, он сделал вывод, что у нее недурная фигура, хотя сказать наверняка было сложно из-за мешковатости здешних женских одеяний. В номере он обнаружил идеальную чистоту, свежие цветы, холодильник, забитый напитками, в числе которых появилось и пиво. Усилием воли Корсаков заставил себя принять душ, поскольку не хотел грязным ложиться на белье снежной свежести. Выйдя из ванной, он увидел, что его сосед по номеру чужд подобных предрассудков: Эрхард Розе в форме и ботинках лежал поверх одеяла и оглушительно храпел, разинув свой огромный рот. Корсаков без церемоний перевернул его на бок, дабы прервать храп, достал из холодильника банку пива, забрался с ней под одеяло и, осушив банку в три глотка, сам не заметил, как погрузился в сон.

Проснувшись, он не сразу понял, где находится, и только вид Эрхарда Розе вернул его к действительности. Тот уже успел раздеться и, судя по мокрым волосам, совершить омовение, а теперь лежал, закутавшись в одеяло, как мумия, потягивал пиво из банки и мрачно глядел в потолок. Заметив, что Корсаков не спит, он спросил:

— Не возражаешь, если я закурю?

— Можешь и мне дать сигаретку, — добродушно сказал Корсаков.

— Ты же вроде не куришь? — удивился Розе.

— Сегодня  можно.   Стоит  расслабиться  после трудов праведных. А вообще-то снайпер курить не должен — уж лучше пусть напивается время от времени. У того, кто курит, уже нет той уверенности в руках. Тем более что на позиции, как правило, нет возможности ни возиться с сигаретами, ни пускать дым. Тебе-то можно, — добавил Корсаков, — ты, конечно, хороший стрелок, но ты не снайпер, а снайпер и просто хороший стрелок — разные вещи.