Смерть и фокусник

– По-моему, ты скромничаешь. Я думаю, ты знаешь о нем больше. Но, возможно, не знаешь, что одним из симптомов его так называемого безумия была абсолютная убежденность в том, что его картины – это предсказания будущего. Его уродливая серия «Пейзажb нижних кругов ада» тем более поразительна, что, когда ее впервые представили, Эспина сопроводил ее оговоркой, что она написана с натуры. Ему повезло, что его не сожгли на костре.

Голос Деллы был ровным:

– К чему ты клонишь, Джозеф?

– К тому, что правдоподобие в искусстве может оказывать странное воздействие на зрителей. Нельзя отрицать, что «Рождение» – произведение поразительного гения. Но я пытался понять, почему оно так повлияло на тебя. – Тут последовала короткая пауза. – Что нарисовано на картине? – спросил Спектор.

– Это имеет значение?

Спектор моргнул.

– Мать и дитя, – вздохнула Делла.

– Это чистое предположение и в суде бы не прошло. Но ты же не будешь подавать в суд, Делла? Если мы примем во внимание все мелкие детали и несколько крупных, то можно прийти к определенному выводу. У вас с Маркусом Боуманом был роман. Это должно было стать для тебя источником мучительных душевных терзаний. Но вид шедевра эпохи Возрождения, изображающего мать и новорожденного ребенка, вызвал чуть ли не физическую реакцию: ты сбежала с вечеринки и помчалась через весь Лондон к своему психиатру.

Делла невесело улыбнулась и заговорила язвительным тоном:

– Ты так тонко намекаешь, но ведь ты давно уже все знал? Разве тебе не было интересно, почему я пропускаю так много репетиций? Все эти врачи. Не только Рис; меня принимает еще один врач на Харли-стрит. И когда я начала замечать определенные… изменения, я пошла к нему провериться.

– И?

Она надменно фыркнула:

– Не то чтобы это твое дело, Джозеф… и упаси тебя Бог кому-нибудь об этом проболтаться… но да. Оказывается, я на втором месяце.

Спектор серьезно кивнул:

– А отец?

– Что отец?

– Он знает?

– Нет, не знает. Зачем ему знать?

– Это Маркус Боуман, не так ли?

– Да, это Маркус. Конечно, я не знала, что он помолвлен с дочерью Риса. Это просто неудачное совпадение. Но я, честно говоря, не уверена, имело бы это значение или нет, даже если бы я знала.

Спектор задумчиво кивнул:

– Что будешь делать?

– Я пыталась забыть об этом. Притвориться, что ничего не происходит. Но от этого никуда не деться, не так ли? Скоро это станет очевидно всем.

– И ты снова начала пить.

– Я не знала, что делать. – Она чуть не плакала. – Мне не с кем было поговорить. Не с кем, кроме доктора Риса, а он отреагировал весьма сдержанно. Я рассказала ему об этом после спектакля в ночь премьеры. Он приходил ко мне в гримерку. Вслух он этого не говорил, но я не могла избавиться от ощущения, что он не одобряет моих действий. Поэтому я пыталась вытеснить эти мысли из головы. Сосредоточиться на игре. Но от этого становилось только хуже. А потом, когда Тизел показал мне эту картину… – Тут слезы потекли по ее лицу.

– Моя дорогая, – Спектор похлопал ее по руке, – я могу только представить твои чувства.

– Это было как… как осколок льда у меня в груди. Я чувствовала, что могу умереть от стыда и страха. Вот это был бы заголовок! – Она хрипло рассмеялась. – Я ушла оттуда, как только смогла. Ушла с вечеринки. И направилась в единственное место, которое пришло мне в голову.

– Домой к Рису.

– Точно. Такси отвезло меня прямо туда. Прошло минут пятнадцать между тем, как я ушла с вечеринки Тизела и приехала в Доллис-Хилл.

Во время этого разговора выражение лица Спектора оставалось непроницаемым:

– Бенджамин совершенно убежден, что именно ты взяла картину.

– Я бы никогда этого не сделала, Джозеф. Ты должен мне верить. Я знаю, что ты знаешь о моем… особом недуге, – она не могла смотреть ему в глаза, произнося это, – но я никогда не смогла бы украсть что-то столь… прекрасное. Совершенное. У меня заболело сердце, когда я увидела полотно.

– В любом случае ты должна признать, что совпадение неудачное.

– О, хуже некуда. Чертовски неудачное. Конечно, мне придется отказаться от участия в постановке в любом случае, как только это, – она посмотрела вниз на свой живот, – больше будет невозможно скрывать. Но я надеялась, что уйду без скандала. Теперь, похоже, он неизбежен.

– Не обязательно. В конце концов, горничные и почти все гости вечеринки могут подтвердить, что, когда ты уходила, у тебя не было с собой большой картины в деревянной раме. Ты не можешь вспомнить кого-нибудь еще на вечеринке, кто мог бы знать, где Тизел хранит «Рождение»?

Она покачала головой:

– Мы с Тизелом были там одни. Я не могу этого доказать, но точно знаю, что мы были одни в той комнате, когда он открыл сундук.

– А все гости вечеринки, похоже, обеспечивают алиби друг другу. Единственным объяснением могло бы быть, если бы кто-то другой – посторонний – проник в дом незамеченным, – Спектор говорил все быстрее, словно на пороге какого-то великого откровения. – Дежурные горничные сказали, что это невозможно. Мы поверили им на слово, потому что они видели, как приходили и уходили все гости.

– К чему вы клоните, Спектор? – резко спросил Флинт.