Смерть и приятные голоса (= Губительно приятные голоса)

- Интересно, в котором часу он приедет,- небрежно произнес я.- Вы, наверное, знаете, что сегодня возвращается сэр Фредерик?

Лицо Эвелин слегка оживилось.

- Да, Урсула мне говорила,- отозвалась она своим тихим голосом, заставлявшим бешено биться мое сердце.- Я очень рада.

- Но почему?- спросил я с несколько нелепой горячностью, но сохранить полное спокойствие мне все-таки не удавалось.

- Сама не знаю,- сказала она, опустив голову,- наверное,- она говорила с некоторой медлительностью, и эта ее манера заставляла тебя жадно ловить каждое ее слово, как благословение,- при нем себя чувствуешь как-то увереннее.

- Так вы тоже это заметили!- воскликнул я с таким восторгом, будто получил ответ от самой Куманской сибиллы {Куманская сибилла - мифическая древнеримская прорицательница, одна из самых известных, ее предсказания были записаны на пальмовых листах, составивших девять книг}.- Грандиозный дядька!

- Разве вы с ним не были знакомы раньше?- спросила Эвелин, улыбнувшись моей щенячьей горячности.

- С ним был знаком мой брат: сэр Фредерик был его руководителем. Брат говорит, что это не только великий хирург, но и человек замечательный. Он любит людей и всегда готов помочь. Да это сразу можно понять по его поступкам, правда?- радостно тараторил я.- Он не знаком с Хьюго Алстоном, никогда его не видел, но искренне о нем заботится, как и обещал его отцу. Он очень ответственный человек.

Эвелин отвела взгляд и стала смотреть на далекие, подернутые голубой дымкой холмы, просвечивавшие сквозь ветки деревьев. В ее глазах появилось что-то такое, что заставило меня пожалеть о своем идиотском простодушии и дурацкой болтливости. У меня напрочь вылетело из головы, что отец Хьюго, по всей видимости, был для нее довольно близким человеком. Я тихонько сжал ее локоть. По моим пальцам будто пробежал электрический ток, но мне удалось сохранить благопристойную мину.

- А знаете что?- храбро начал я,- давайте-ка присядем, и вы расскажете мне, что случилось. Я ведь вижу, что вас что-то тревожит.- Я изображал из себя участливого дядюшку, и Эвелин позволила мне подвести ее к каменной скамье, оставленной в кладке стены, смотревшей на пруд. Камни были темные и заросшие мхом. Я вынул из кармана газету и заботливо расстелил, опасаясь, что скамья холодная и что Эвелин побоится испачкать платье влажным мхом.

- Ну, смелее,- сказал я поворачиваясь к ней.- Что не дает покоя вашей душеньке? Я тут человек случайный, совершенно вам посторонний. Сегодня здесь, а завтра - будто меня тут и не было. Мне можно довериться.

Она долго на меня смотрела, так долго, что я успел изучить каждый прихотливый изгиб ее кудрей, окаймлявших белый лоб, и только потом, набравшись духу, посмотреть в эти синие очи.

- Вы ничего не сможете сделать,- наконец тихо вымолвила она.

- Как знать? Вы же еще ничего мне не рассказали.

Теперь она сжала мою руку.

- Мне нечего рассказывать. Вы наверняка и сами уже все поняли.

- Вы имеете в виду,- пробормотал я, страшно польщенный тем, что она считает меня столь наблюдательным и догадливым,- эту ссору? Между Хьюго и Джимом?

Она кивнула, крепко прикусив губу. И вдруг словно прорвалась какая-то плотина, слова Эвелин хлынули бурным потоком:

- Вы конечно думаете, что я сама во всем виновата. Но я не делала ничего такого. Клянусь! И все равно со мной вечно какие-то истории. Каждый раз одно и то же... Человеку постороннему жизнь моя может показаться тихой и незаметной - я стараюсь держаться в стороне, плыву по течению, стараюсь никому не попадаться на глаза, не мешать. Но меня непонятным образом обязательно заносит в водоворот, в самую гущу страстей.

Ее бледный лоб прорезали две страдальческие морщинки, а брови слегка приподнялись..

- Боже, если бы я могла вырваться на свободу! Если бы могла...

Сердце мое забилось часто-часто, словно хотело выпрыгнуть из груди. Как же мне хотелось ей сказать: "Я дам тебе свободу. Уедем отсюда, стань моей женой, и я буду заботиться о тебе до самой могилы". Я даже уже открыл рот, чтобы все это произнести, но потом одумался. Остановил меня вовсе не страх перед тем, что, сделав ей предложение, я должен буду поставить крест на карьере. И не боязнь ничего не добиться в своей профессии, которую я обожал. И не стыд перед родителями и друзьями, которых я тогда горько разочарую, нет. Я даже готов был смириться с нелюбимой работой и неизбежными сожалениями в старости. Остановило меня другое: от меня она наверняка не ждала признаний и наверняка ответила бы холодным отказом. В конце концов гордость иногда сильнее любви, хотя многие со мной не согласятся. Поэтому чтобы привести себя в чувство, я крепко, до боли, вцепился в свою рыжую шевелюру, и участливо произнес:

- Так я вас внимательно слушаю, продолжайте.

Она молчала, о чем-то размышляя, рассеяно рассматривая тугие островерхие бутоны водяных лилий.