Смерть и приключения Ефросиньи Прекрасной

Щу проснулся и начал тосковать по собаке. Надо было вернуться за псом. Но заснуть туда же больше не удавалось. Он побывал в десятке других мест, потом решил на время бросить сновидеть и просто спал, не заходя дальше деревни сновидящих. Однажды, печалясь о собаке, он ел черные макароны в спящей харчевне и встретил там человека маленького роста. Тот посмотрел на него очень знакомыми большими глазами и что-то спросил. Щу заметил шепелявый выговор и слабые ноги. Сославшись на якобы забытые очки, он попросил записать на салфетке название понравившегося макаронного блюда, и человек сделал это большими перевернутыми буквами, взяв карандаш в зубы. Но не узнал его и, выпив горячего имбиря с медом и лимоном, собрался уходить. Надо было что-то делать, но Щу не сделал ничего. Через неделю в деревню приехала толстая дама с семью доберманами, он узнал ее по усам и карманам, а также по запаху и собачьему хвосту. Запыленные доберманы косолапо визжали по-немецки. Она восторгалась красотами природы и собиралась поселиться у сновидящих насовсем. Но очень скоро ее поймали спящие воины за попыткой завладеть телом глубоко заснувшего молодого парня. Одним из этих воинов был Сила. Доберманов изгнали, а усатая тетка удрала.

После этого он снова встретил в харчевне своего пса в человеческом облике, выяснил, что тот не помнит, откуда взялся, не знает, зачем он здесь, а просто чувствует, что чего-то ищет. Он не стал ничего ему объяснять, а просто позвал к себе помощником, попутно обещав обучать сновидению. Они стали проводить вечера за разговорами о человеческой глупости и бессмертии, читали философские книги и вкратце пересказывали их друг другу. Им стало хорошо, как прежде. Вытащить собаку изо сна в реальность было делом техники. Во сне они общались как человек с человеком, а в реальности как человек с собакой.

Вот фразы из их бесед

Когда зеркалом пускаешь зайчиков, получаются волки.

Люди — бараны и толк от них только гастрономический.

Хочется посмотреть в лица зверей.

Тот, кто писал о тыкве, тоже чем-то болел.

Не надо держаться за меня как за смерть.

В ловле птиц главное — умение их отпускать.

Пятна обладают разумом.

Рассуждает, а ноги немытые!

Хорошо, что эта жизнь тоже удалась.

Ты мой самый любимый кошмар.

Кукареку — это когда втягиваешь.

Нельзя показывать мощи своего интеллекта.

Ходить на кладбище и лежать там — православные удовольствия.

Несобранность — это болезнь роботов.

Веревка запутывается, когда от нее слишком многого хотят.

Я добрый бог. Убиваю только тех, кто в меня верит.

Для единственной жизни могло бы быть и поинтереснее!

До точки

Ее тошнило и температурило, она жевала горячим ртом свое правое запястье и думала о книге. Каждый раз, когда она доходила до точки, ручка ломалась. Платье было ей велико внутри и мало снаружи. Она оторвала кусочек от подола и съела с приправой из косой ухмылки.

«Мировая справедливость — это алкоголь, газета и немного нервов. Я не хочу быть песней, я только танцую, да и то не по горизонтали. Евнухи и их подруги, волы с позолоченными лбами и многогранные пирамиды, извилистые языки писателей, маринованные девушки из библиотек и ателье: все хотят быть любимыми, но не умеют даже улыбаться.

Заснеженные фолианты и книги из камня, сожженные рукописи и тетради из листов салата, тома вымышленные и выпиленные из дерева, испеченные в виде просфор и печатных пряников — все они нечитабельны», — думала ее часть в районе горла, где сильнее всего болело.

Настоящая книга представлялась чем-то вроде кипы ярких-ярких многомерных пластинок, содержащих разноцветные сложные узоры, связанные друг с другом. Книга была одновременно целой и компактной, простой и сложной, как изъеденное термитами дерево, легко показывала любое свое место, но содержала многочисленные темные закоулки.

Когда она отвлеклась от мысли о книге, то увидела на запястье полукруглые следы зубов и засос между ними. «Чуть сама себя не съела», — засмеялась одним ощущением, не улыбнувшись снаружи. Потом перестала улыбаться внутри, но засмеялась губами.

«Только ветер читает мои страницы, и не знаю, понимает ли он их. Но, по крайней мере, вижу, что перелистывает».

Время

Солнечной ночью на мир напала неожиданность. Сущность была двойной: передняя сторона хотела жить, задняя не хотела умирать. Болели слова, болела книга, буквы были поражены, предложения разъедены, окончания отваливались. Можно было оставаться животным, можно было стремиться в человеки. Ну а экзамен на ангела сдавали лишь немногие.