Смерть и рождение Дэвида Маркэнда

Вдруг он встал и вернулся к своему прежнему месту у стола и взял красный том Маркса. Он швырнул книгу через всю комнату. Она ударилась в дверь, и в ту же минуту дверь распахнулась. Эмили Болтон вскрикнула, Ленни и мисс Сильвер выбежали из ниши, Лида истерически засмеялась… а дверь распахнулась, и старый Реймонд, слуга-негр, спокойно вошел в комнату. Он увидел книгу на полу и нагнулся за ней. Маркэнд пристально глядел на него; старик подобрал красный том и положил его на стол, как раз на то место, где он лежал раньше.

— Простите, — сказал он, недоуменно мигая среди непонятной тишины, там пришел человек, спрашивает мисс Лиду.

— Человек? — вскричала Эмили Болтон, как будто она была уверена, что это привидение.

— Да, мисс Эмили. Не джентльмен, позвольте сказать. Просто обыкновенный белый человек.

— Спрашивает меня? — Лида пришла в себя. — О! Это же… я знаю… это, наверно, Джон Берн.

— А кто такой Джон Берн? — Эмили инстинктивно протестовала против того, чтобы в комнате так скоро восстановилась нормальная атмосфера. Она находила, что Дэвид имел право дольше предаваться скорби… и бедная умершая Теодора — тоже.

— Один из моих друзей с Севера, — торопливо ответила Лида. — Я пойду…

— Пусть он войдет сюда, — сказал Маркэнд, все еще не сводя глаз со старого негра.

Они молча стояли в ожидании. Джон Берн, одетый в габардиновую рубашку и брюки, с дорожным мешком в одной руке и кепкой — в другой, вошел в комнату.

Молчаливый, озабоченный и холодный, Джон Берн ходил по парку с отсутствующим взглядом, словно поглощенный какими-то далекими событиями. Он не прилагал усилий к тому, чтоб понравиться Эмили Болтон; за столом молчал, наблюдая за детьми, и в его глазах стоял все тот же далекий и страстный вопрос. Трудно было сказать, как он проводит свой день. Эмили Болтон предложила пройти с ним по классам. Он отрицательно покачал головой. Но Эмили Болтон не могла находиться с кем-нибудь в одной комнате и не рекламировать свою школу; кроме того, отчужденность этого человека, красноречиво говорившая о силе, ее заинтриговала.

— Вы не интересуетесь воспитанием юношества?

— Чрезвычайно интересуюсь. — Он встретил ее взгляд.

— Ага, я понимаю! Вы просто уверены, что наша школа вам ничего не может дать?

— Я просто занят другим, вот и все.

— Зачем вы трудились приехать сюда? Только для того, чтобы повидать Лиду? — Она отлично знала, что он равнодушен к Лиде.

— Я сел на пароход, — Берн, казалось, придумывал ответ, — в Галвестоне. Мы везли груз хлопка для Англии, но нам пришлось зайти в Мобил за партией бананов, прибывшей из Британского Гондураса. Я смотрел, как грузчики-негры спускались в трюм парохода, выносили оттуда ящики бананов и переходили на второй пароход. Они образовали непрерывную цепь между двумя трюмами — и они пели. Поющая цепь. Тогда я вспомнил о письме Лиды Шарон, в котором она писала, что живет близ Мобила, и звала заехать.

— И по-видимому, вы до сих пор слышите пение этих чернокожих?

— Должно быть, так. — Он улыбнулся.

— У вас негибкое воображение, мистер Берн.

— Что вы! Это же очень опасно. — Он добродушно посмотрел на нее. — Я был бы рад посетить классы.

Маркэнд ничего не говорил Берну, он наблюдал за ним; он вдруг обнаружил в себе страх, что Берн уедет… раньше… Раньше чего? Никто ни слова больше не говорил Маркэнду о Теодоре, хотя, конечно, другие беседовали о ней целыми часами. Маркэнд силился понять, какое значение имеет эта смерть. Никакого! В нем она умерла уже давно, истинной смертью; ее смерть была лишь отзвуком той настоящей смерти, в которой они жили вдвоем! «И тут она не одна, — говорил он себе, — даже в смерти она не будет одна!» Он чувствовал обреченность: пытаясь думать о Тед, он мог думать только о себе. Но он обнаружил в себе чувство унижения, которое становилось все сильнее с тех пор, как Тед уехала, и он решил остаться до конца учебного года, как бы для того, чтобы искупить дезертирство Тед. Теперь вдруг это унижение достигло своего апогея! Он думал о Стэне и Деборе, о своей неудаче в Мельвилле, о позорном исчезновении из дома Фиерро, которые выходили его. Теперь Теодора. Да, унижение было глубоким и полным, но в нем ощущалась некая сила. Скоро учебный год придет к концу, и он волен будет уйти. Куда? Он был печален, думая о Теодоре, о ее красоте, разрушенной, словно она попала в машину, которая искалечила ее. Но печаль его терялась в мире, в печали (он не один!); и в этом таилась животворная сила, несущая в себе отрицание печали.

Маркэнд вел разнообразные занятия с детьми; не жалел времени, чтобы закончить плотничьи работы, затеянные в различных местах (на него свалили все заботы по ремонту). Он и словом не обмолвился с Берном, но наблюдал за ним; с Лидой и с другими он разговаривал только о школьных делах. Но он больше не читал Маркса. Лида в тот вечер унесла книгу с собой. Он не понимал почему.

Как-то случайно Маркэнд вышел на дорогу, которая вела к болотам, вместе с Берном, курившим вонючую трубку. Они шли некоторое время молча. Потом Маркэнд услышал свой голос:

— Куда вы едете отсюда?

— На Север.