Смерть империи. Американский посол о распаде СССР

То, что произошло утром 19 августа, поразило и застигло врасплох не только Белый Дом, но и все американские и иностранные средства массовой информации. Буквально все заголовки кричали о том, что Горбачев «снят», словно это было окончательно (а лаже руководители переворота утверждали, что это явление временное), и такое же освещение было дано событиям в газетах во вторник, хотя они закрылись через много часов после провальной пресс-конферендии в Москве и появления первых признаков того, что переворот начинает захлебываться.

Так, например, «Нью – Йорк таймс», давшая наиболее подробное и сбалансированное освещение событий, крупными буквами объявила 19 августа:

ГОРБАЧЕВ СМЕШЕН В РЕЗУЛЬТАТЕ ПЕРЕВОРОТА, ОСУЩЕСТВЛЕННОГО СОВЕТСКИМИ ВООРУЖЕННЫМИ СИЛАМИ И СТОРОННИКАМИ ЖЕСТКОЙ ЛИНИИ; ОБВИНЯЮТ В ТОМ, ЧТО ЗАВЕЛ СТРАНУ В ТУПИК.

Две формулировки в заголовке искажали факты: Горбачев не был «смещен» (хотя Комитет по чрезвычайному положению мог со временем это сделать), и переворот не был осуществлен «советскими вооруженными силами» – министр обороны это все-таки не «вооруженные силы» в целом. Во всяком случае в «Нью – Йорк тайме» внимательный читатель мог обратить внимание на эти несообразности – собственно, второй заголовок в том же номере гласил «Горбачев предположительно смещен», но газеты на большей части страны до таких тонкостей не дошли.

На второй день, 20 августа, «Нью-Йорк таймс» на первой полосе объявила:

РУКОВОДИТЕЛИ КГБ И ВОЕННЫЕ ЗАКРУЧИВАЮТ ГАЙКИ.

Но к тому времени уже было ясно, что Комитет по чрезвычайному положению отнюдь не закручивает гайки, как считали люди накануне. Сообщения о действительной ситуации в изобилии поступали в средства массовой информации, несмотря на все усилия контролировать их.

Несмотря на допущенные промашки, «Нью – Йорк таймс» излагала события не с таким перекосом, как большинство газет страны…

Не лучше было информировано и телевидение. Когда 19 августа меня интервьюировали в ночном выпуске «Эй-Би-Си», и я сказал, что переворот не может удаться; все остальные комментаторы скептически отнеслись к моему высказыванию: они не только отрицали возможность возврата к прежнему положению, но считали глупым думать, что КГБ и армия не смогут удержать контроль над страной, если они того хотят. Никто, казалось, не думал о том, что ни КГБ, ни армия не были монолитны и что неизвестно, как поведут себя и те, и другие в случае противодействия граждан.

Очень немногие обозреватели понимали, какие глубокие перемены произошли в Советском Союзе, хотя неоднократно наблюдали их и писали о них. Собственно, они склонны были совершить ту же ошибку, что и лидеры переворота.

* * *

…Горбачев был настолько потрясен своим семидесятидвухчасовым заключением в Крыму, что, вернувшись в среду, 21 августа, поздно вечером в Москву вместе с семьей, в сопровождении эскорта, организованного российским правительством во главе с вице-президентом России Александром Руцким, ничего не смог сказать журналистам. Вид у него, когда он выходил из самолета, был ошеломленный, а Раиса Максимовна даже не могла сама спуститься по ступенькам трапа.

На другой день Горбачев провел длительную пресс-конференцию в том же зале, где за три недели до того принимал президента Буша. Он довольно подробно описал пережитое в Форосе и затем ответил на вопросы. Пережитое оставило на нем свой след: его ответы были путаными и более отрывистыми, чем обычно, а иногда он посреди фразы переходил на другое. Однако для всех, кто знал ею, не могло быть сомнения в его искренности.

Тем более поразительным и тревожным был его ответ на вопрос Владислава Терехова из агентства Интерфакс. Заметив, что компартия хранила молчание все три дня, пока ее лидер находился незаконно под арестом, Терехов спросил:

– Не кажется ли вам, что пора обратить серьезное внимание на то, что наша коммунистическая партия Советского Союза является орудием и политическим организмом, не соответствующим духу сегодняшнего дня?

Можно было бы ожидать, что Горбачев, по крайней мере, ответит, что деятельность партии в эти дни следует тщательно изучить и определить, соответствует ли ее состав, организация и структура демократическому, построенному на законе государству.

Вместо этого он предпочел защищать компартию, повторив свое давно лелеемое намерение превратить ее в орудие перемен…

Соответственно, когда мексиканский журналист спросил Горбачева, намерен ли он возглавить «силы, придерживающиеся новой линии», и отделить их от КПСС, Горбачев ответил: «Я убежденный сторонник социалистической идеи» и хотя заявил далее, что «сталинская модель общественной организации» является антитезой социализма и должна быть искоренена, реформаторы – как и многие люди на Западе – пришли к выводу, что недавний опыт ничему его не научил.

Впечатление, оставленное этой пресс-конференцией, уничтожило даже слабые надежды на то, что Горбачев может вновь обрести хотя бы часть власти после своего возвращения из Фороса.