Смерть инквизитора

Снаружи могло показаться, что ограда, окружавшая виллу, самая обыкновенная, но, войдя за ограждения, они обнаружили, что стены прочны, как у складских помещений, все заперто на стальные засовы, а сама вилла — милый, но довольно запущенный домик. Обошли виллу кругом. На всех окнах, кроме одного, ставни заперты. Заглянули внутрь. В ослепительном свете мартовского утра сперва было трудно разглядеть, что делается внутри; затем стало видно четче, а когда прикрыли бликующее стекло ладонями, различили оплывшую фигуру, сидящую у письменного стола к ним спиной.

Бригадир решил разбить оконное стекло, открыть окно и влезть в комнату: должно быть, у сидящего за столом приступ, быть может, его еще можно спасти. Но тот был мертв, и смерть наступила не от инфаркта или инсульта. В голове у него, между челюстью и виском, зияла черная дыра.

Двум полицейским, только что спрыгнувшим с окна, бригадир скомандовал: «Ни к чему не прикасаться!» Чтоб не трогать телефон, стоящий на столе, отправил одного из них в управление — обо всем доложить, а также срочно доставить сюда врача, фотографа и двух-трех специалистов, которых считали судебными экспертами и держали на особом счету. Бригадир был уверен, что кроме особого счета взять с них нечего, поскольку до сих пор их роль в следствии была ничтожной, даже не минимальной.

Отдав распоряжения и непрерывно повторяя оставшемуся с ним полицейскому ничего не трогать, бригадир принялся за осмотр помещения. Того требовал письменный рапорт, который ему предстояло написать: занятие неблагодарное, поскольку его школьного запаса и нечастого чтения явно не хватало, дабы согласовать факты с правилами итальянской грамматики. И все же необходимость передать увиденное, творческое беспокойство, доходящее до невроза, странным образом придавали его уму какую-то особую изобретательность, умение отбирать главное, поэтому то, что позже застревало в тенетах письма, получалось точным и живо схваченным. Так, вероятно, происходит и с писателями итальянского юга, прежде всего с сицилийцами, независимо от того, окончили они лицей, университет и сколько книг прочитали.

Первой мелькнула мысль о самоубийстве. Пистолет лежал на полу, слева от кресла, на котором сидел убитый: старый, трофейный, немецкого производства, образца то ли 15-го, то ли 18-го года, один из тех сувениров, что достались ветеранам, вернувшимся с войны. Но версию самоубийства внезапно перечеркнула одна деталь: правая рука убитого, которая по логике вещей должна была свисать над упавшим пистолетом, покоилась на столе, прижав лист бумаги, где было написано: «Я нашел».

Точка после слова «нашел» блеснула в мозгу бригадира как вспышка, мгновенно и ярко осветив сцену убийства, а за ней неумело выстроенную сцену самоубийства. Убитый начал писать «я нашел» (в точности заявление в полицию): о том, что он нашел у себя дома нечто, чего найти никак не ожидал, и собирался написать, что именно, быть может сомневаясь, что полиция прибудет вовремя, а может, ощущая, как в тишине и одиночестве к горлу подкатывает страх. В дверь постучали. «Полиция», — решил он. Но это был убийца. Вероятно, он представился полицейским. Хозяин впустил его, возвратился к столу, стал рассказывать о том, что он обнаружил. Пистолет, должно быть, лежал на столе: давящий страх заставил его извлечь оружие из какого-нибудь тайника (бригадир сомневался, что профессиональный убийца воспользуется такой допотопной игрушкой). Заметив лежащий на столе пистолет, убийца, по-видимому, заинтересовался им, стал задавать вопросы, проверил исправность, внезапно навел на собеседника и выстрелил. А затем ему пришла в голову великолепная находка с точкой после «Я нашел»: «Я нашел единственную и последнюю истину… что жизнь не имеет смысла». «Я нашел» — это все и ничего. Не выдержал. Но с точки зрения убийцы, эта точка — вовсе не ошибка: для гипотезы о самоубийстве, которая (бригадир был уверен) возникнет непременно, из этой точки будут извлечены все экзистенциальные и философские выводы, тем более если личность убитого дает повод для каких-либо зацепок. На столе — связка ключей, старая массивная чернильница, фотография многочисленной и веселой компании, сделанная в саду, лет по меньшей мере пятьдесят назад, быть может, именно здесь, за окном, когда вокруг дома еще стояли деревья, дающие покой и тень, и где ныне только хворост и бурьян.

Рядом с листком бумаги со словами «Я нашел» — закрытая ручка: убийца — а бригадир все более проникался мыслью, что это убийство, — постарался создать впечатление, что этой точкой убитый подвел решительный итог своему существованию.