Были в моде живые картины, и графиня в интимной обстановке любовного свидания, происходившего в прелестном павильончике «à boiseries» [62]
, где она, отделываясь под предлогом мигрени от мужа, любила уединяться, устроила великолепную имитацию картины Буше; благодаря мягкому освещению ей вполне можно было дать столько же лет, сколько было мадемуазель О’Мерфи. Живая картина состояла всего из двух компонентов: кушетки и обнаженного тела. Лучшую живую картину, более точную копию знаменитой картины трудно было себе представить.Ди Блази еще раз подошел к трюмо — взглянуть на миниатюру — и перевел взгляд на живую картину. Наклонился, поцеловал затылок, плечи, слегка касаясь, провел рукой по разгоряченному гладкому телу, вверх, вниз, задерживаясь на каждом изгибе, на каждой складке, будто моделируя драгоценный, податливый материал.
— Само совершенство! — прошептал он.
— Но вас на картине нет, — заметила графиня и нарушила композицию — обратила к нему лицо, приоткрытые губы, пышную грудь. Грудь была, пожалуй, больше и тяжелее, чем у мадемуазель О’Мерфи.
И снова она на кушетке.
…Приходя в себя — вот он опять, эмалево-розовый свет будуара, — графиня спросила:
— Как зовут художника?
— Кажется, Буше, да-да, Франсуа Буше.
И, стоя рядом, глядя на нее, раскинувшуюся на спине, уже не грациозно, как на картине, а небрежно, пресыщенно-томно, подумал: «Франсуа Буше — буше, бушери [63]
, вуччирия, Вуччирия [64]… В каждом языке свои тайны. Очень может быть, что у француза картины этого художника, такие яркие, чувственные, жизнерадостные, каким-то образом отдаленно ассоциируются с мясной лавкой, с бойней. Я знаю французский, но только сейчас сообразил — в имени Буше мне всегда слышалось что-то притягательное, желанное…»Он начал одеваться. Она поглядывала на него из-под ресниц, чуть-чуть посмеиваясь про себя: в одевающемся мужчине всегда есть что-то комичное — слишком много крючков, пуговиц… Пряжки, кортик…
— Знаете, я читаю «Mille et une nuits» [65]
. Замечательная вещь… Временами скучновато, но в общем чудо. Вы читали? — спросила графиня.— Нет еще, не читал.
— Я вам пришлю. Эти мусульмане очаровательны. Живут как во сне… Наверное, прелесть что за город был тогда Палермо!
— Но в те времена вы, белокурая, белотелая, голубоглазая, были бы всего лишь рабыней.
— Не говорите глупостей. Хотелось бы узнать об арабах побольше. Чем они в Сицилии, в Палермо, занимались, какие у них были дома, сады, женщины…
— Дон Джузеппе Велла…
— Да, кстати, вы ведь с ним знакомы, правда? Вы его друг?
— Вам хотелось бы с ним познакомиться? Любопытный экземпляр! Немного… как бы это сказать… мрачноват, загадочен. Но в общем интересный человек.
— Не говорите глупостей: мне интересны только вы. Вернее, я хотела сказать… Ах да, вот что: мой муж несколько встревожен, он уверяет, что в «Сицилийской хартии» есть что-то насчет наших поместий, что именно — я точно не знаю, возможно, только название или упоминание о переписи… Но его беспокоит, как бы и в «Египетской хартии» не обнаружились какие-нибудь данные…
— Например, что эти поместья принадлежали королю и что предок вашего супруга некогда их узурпировал?
— Полагаю, что так… Именно этим, наверное, мой муж и озабочен. Не могли бы вы замолвить словечко Велле, разузнать…
— Разузнать могу, — улыбнулся Ди Блази.
— И только? — Графиня кокетливо надула губки, одновременно обиженно и зазывно.
— Речь идет об исторических документах, моя милая, об истории. Честность, добросовестность — ее непреложный закон. — И добавил шутливо, галантно: — Я скажу дону Джузеппе Велле, что одна красивейшая дама пребывает в тревоге и страхе, как бы «Египетская хартия» не раздела ее догола, — он погладил нагое тело, поцеловал, — не лишила бы имений и доходов.
X
Дон Джоаккино Рекуэсенс, сидя между монсеньором и доном Джузеппе Веллой, наслушался о «Сицилийской хартии» немало чудес.
— Сейчас я вам процитирую одно место, — спохватился монсеньор, — оно доставит вам удовольствие. Если не ошибаюсь, у вас в семье есть титул графов Ракальмуто…
— Графство досталось нам от дель Карретто, — пояснил дон Джоаккино. — Графиня дель Карретто вышла замуж за…
— Погодите, я хочу вам прочитать, — прервал его монсеньор, — минуточку.
Он встал, порылся в стопке тетрадей на столе, вытащил ту, что искал, и вернулся на место с таким довольным видом, будто собирался сделать гостю невесть какой приятный сюрприз.