Смерть инквизитора

Почувствовав неловкость, Ди Блази уже раскрыл рот, собираясь разъяснить дону Джузеппе, что завел разговор насчет страхов графини в шутку и что пусть «Египетская хартия» остается в том виде, в каком она есть, независимо от того, хорошо она обернется для кого-то или плохо. Но тут к дону Джузеппе кинулся — вне себя от радости, как пес, отыскавший наконец хозяина, — князь Партанна:

— Дорогой мой аббат Велла! Какое счастье, что я вас вижу! Куда вы запропастились? Целую неделю у меня не показываетесь…

— Работа, — развел руками дон Джузеппе, — работа.

— Знаю, знаю: все она, благословенная «Египетская хартия»… Но ведь и отдохнуть когда-нибудь тоже надо. Вы, по-моему, даже осунулись, похудели. Надо, миленький, следить за собой, отдыхать, ездить за город — ко мне, например, со мной… Знаете поговорку: «Лучше осел, да живой, чем мудрец, да покойник». Вы что, решили костьми лечь из-за этой «Египетской хартии»?

— Однако, не трудись я до седьмого пота, я не смог бы вам сегодня сообщить, что обнаружил в «Египетской хартии» одного вашего знаменитого предка — Бенедетто Грифео, по-арабски «Крифах», посла Сицилийского королевства в Каире…

— Да что вы говорите! Какой приятный сюрприз! — Князь подхватил дона Джузеппе под руку и поволок в сторону. — Век буду вам благодарен, и я, и вся моя семья…

— Я всего лишь перевожу то, что написано в кодексе.

— А это уже немалая заслуга, поверьте! Кстати, вы мой маленький презент получили?

— Сорок унций, — холодно уточнил дон Джузеппе.

— Это так, пустячок… Только для начала; за честь участвовать в вашем славном, поистине славном начинании я перед расходами не постою…

— Труд мой скромен, только благодаря вашему покровительству он и возможен, более того, приобретает вес.

— Чепуха! Вы…

— Имею честь вас приветствовать! — благодушно улыбаясь, поздоровался маркиз Джерачи, кладя одну руку на плечо дону Джузеппе, другую — на плечо князю.

— А я тут как раз о вас вспоминал, — сообщил ему дон Джузеппе. — Я уже говорил князю, что вычитал в «Египетской хартии» такой факт: один из его предков, Бенедетто Грифео, был первым норманнским послом в Каире… И знаете, кто занял сей высокий пост после кончины Грифео?

— Бьюсь об заклад, кто-нибудь из моих пращуров! — воскликнул маркиз.

— Вы угадали: один из Вентимилья, по-арабски «Винджинтимилль». Я еще пока не разобрался, тот ли это самый Вентимилья по имени Джованни, что взял в жены Элеузу, вдову Сарлоне, одного из племянников короля Руджеро; кусок довольно путаный, я над ним как раз бьюсь, но за несколько дней надеюсь распутать.

— Вы великий человек, аббат, великий человек! — восхитился Вентимилья. (Теперь все называли дона Джузеппе аббатом, начнем называть его аббатом и мы.)

«Он действительно всего лишь переводчик. А что написано пером, не вырубишь топором, — думал про себя князь Партанна. — Однако сдается мне, что я дал маху, послав ему только сорок унций: породниться с королем Руджеро стоит не меньше ста; у Вентимильи, видать, нюх тоньше, чем у меня».

Проходивший мимо, под руку с женой, герцог Виллафьорита приветливо помахал им рукой, но улыбка его была адресована главным образом аббату Велле, поместившему одного из его предков в норманнский королевский совет.

Все дворяне души в аббате не чаяли, и торжественный вечер, устроенный в театре «Санта-Чечилия» по случаю прощания с Караччоло, который наконец уезжал, казалось, был посвящен ему. Однако аббат Велла был неумолим: дары принимал, лестное для него панибратское отношение ценил, но важные посты и знаменитых родственников раздавал только тем, кто не скупился. Насчет земель, как бы говорил он, не взыщите: я работаю на короля, ибо только от него могу ждать награды в виде аббатства или другой синекуры. Именно таким путем получены были им и кафедра, и стипендия в тысячу унций для предстоящей поездки с научной целью в Марокко. Дворяне со своей стороны, видимо, вполне довольствовались постами и почестями, которые аббат Велла раздавал их предкам. Точно так же изнывали они от желания получить от своего короля, от папы римского, от других королей какой-нибудь крест, почетное звание, орден. Каждый думал: сколько бы ни вопили насчет того, что «Египетская хартия» нанесет феодальным привилегиям жестокий удар, без исключений не обойдется, а должность посла или советника, родство с великим Руджеро — залог того, что тебе такое исключение сделают. И аббат Велла милостиво им такую возможность предоставлял: пусть надеются.

Все с ним раскланивались, осыпали его комплиментами, причем в этот вечер даже как-то вызывающе, стараясь показать Караччоло, что герой дня вовсе не он, что им до него нет дела. Празднество действительно было навязано городу вопреки всеобщему желанию — настоял судья Грасселлини, приближенный Караччоло, его креатура. «Тu, Grassellini, mulus Caraccioli» [66],— издевались бароны.