Смерть как непроверенный слух

— Один молодой человек просыпается в Сараево, месте пересечения разных вероисповеданий, как пишет Андрич. Жизнь этого юноши бесцельна и лишена надежды. Это заметно по тому, как он постоянно ходит по одной и той же улице. Эту сцену мы будем все время повторять, как припев в песне. Так мы сможем показать зрителю, что жизнь молодого человека протекает однообразно и что он совершено потерян. Он просто не знает чего хочет.

— А как хочешь ты это показать? — усмехнулся Ухерка.

— Повторением одних и тех же сцен. Закрепим образ человека, который бесцельно идет по одной улице. Пусть, например, это будет Штросмайерова с кафедральным собором на заднем плане. Его жизнь изменится, когда он поймет, как добиться этих перемен. Переворот этот, ясное дело, произойдет из-за женщины! Той, которую он полюбит, а не проститутки, с которой он переспал. От проститутки он бежит! А та, которую он любит, это женщина-идея. Она не ходит по магазинам, не ворчит, она вообще никакого отношения к реальности не имеет, а все-таки это женщина!

— Так не бывает!

— Что не бывает?

— Ты же говоришь, что он ее любит, но что не так, как с проституткой, от которой он убегает и с которой спал?

— Ты просто не понял. Она живет только на сцене, за занавесом, она балерина!

— Живет на сцене. Как это можно жить на сцене? Что это? Поставила на сцене палатку, или кровать, а в туалет, например, она куда ходит?

Вот теперь этот Ухерка начал меня раздражать. «Какой дебил», подумал я, но ему, конечно, этого не сказал.

— Да нет же, ты меня вообще не понял, наверное, я не так выразился. Нам вообще не важно, живет ли она на сцене или нет.

— Хорошо, нам не важно, но вот только видно, что не читал ты Пудовкина. Надо тебе немножко подучиться в области киноискусства, это все поэтика лицентиа![20]

— Какая поэтика?

— Лицентиа, общее место. А в кино надо избегать общих мест!

Будто нож всадил мне в сердце этот Ухерка! Мне надо учиться, подумал я, это, конечно, так, но зачем сейчас-то об этом говорить.

А он продолжал меня унижать:

— Зрители всегда оценивают персонажей фильма, насколько те правдоподобны и оригинальны!

— Ну вот же! Я как раз хочу этого и избежать, общего места!

Сказал я это, а внутри у меня все бурлило, пытался я найти способ осадить этого Ухерку.

— А мы как бы найдем балерину на сцене, будто пришла она в тот день перед генеральной репетицией, порепетировать в одиночку. В конце поставим музыку Чайковского, поразим зрителя экспрессией! — спорил я со сказанным им вещами. — Так зрители смогут насладиться сочетанием картинки и звука, и не будет у них времени думать, сходила ли она в туалет, что ела и как спала.

Говорили я это, смотрел в глаза растерянному оператору, и думал: вот так-то, не будешь ты мне, Ухерка, больше мозги канифолить!

— Вот, значит, этот парень, главный герой, находит женщину своей жизни на сцене, в описанной ситуации. Тут включаем музыку Чайковского, конец «Лебединого озера», знаешь, это вот на-на-на-на и готово.

— Ну хорошо, раз это репетиция, тогда конечно можно. Да, неплохо, прекрасно, и правда все у тебя экспрессивно так получается.

— Ясное дело, может я плохо рассказываю, но я прямо вот вижу эти картинки, точно знаю, как оно должно выглядеть, но мне не хватает слов, то есть, думаю, слова у меня есть, но не знаю, как их правильно расставить и очаровать, хотя знаю… ух, что-то я запутался!

Теперь я говорил искренне и больше Ухерка меня не раздражал. Было это первой проверкой того, что я придумал снять, и было хорошо проговорить все вслух. Все, что я сказал, прозвучало неплохо в качестве сценария.

— А как ты назовешь этот фильм?

«Часть истины».

— Хм. А почему?

— А потому, что это моя истина. Хочу, чтобы она была так представлена в фильме. Моя, понимаешь. Только моя истина!

— Понял я, что это твоя истина, но почему бы тогда не назвать фильм «моя истина»? Хоть это и не так экспрессивно, но мне кажется, что, вроде, точнее?

— Не надо мне, чтобы точно, хочу показать, что истина не одна.

Почувствовал я, что с этой «Моей истиной» он таки меня сделал, но я не сдавался. Подумал я, что стоит уступить сейчас, то потом он все время съемок будет меня поучать. Шиба говорил мне, что важно держать съемочную группу как пастух, не дающий овцам потеряться. Надо быть строгим, но справедливым. Как товарищ Тито.

Вечером Шиба просмотрел написанный текст. Сказал он мне:

— Хорошо. Очень экспрессивно.

Хм, не особо-то он меня похвалил, но, все же, неплохо, что ему все это показалось выразительным.

Выражение «экспрессивно» использовали люди из артистических кругов, и я понимал его в смысле, близком к «интересно», которое мне не нравилось, потому что его использовал один художник на выставке моего двоюродного брата. Заметно было, что эдины картины ему не нравятся, но он сказал:

— Должен тебе, Эдо, сказать, что картины у тебя интересные.

Эдо молча смотрел на него, и он добавил:

— Очень даже интересные!

Получилось что-то вроде не хочу тебя обидеть, хотя картины ему не понравились, он и не соврал, но и не похвалил эдину работу.