Смерть королей

Я прыгнул на борт Яркой Птицы и размахнулся, чтобы перерубить последний канат. Корабль, удерживаемый им, качнулся, я перерубил пеньковый канат только наполовину.

Через борт перепрыгнул мужчина и растянулся на скамье. Он замахнулся на меня мечом, его лезвие ударило по моей кольчуге, и я нанес ему удар в лицо, когда с пристани на борт прыгнули еще двое.

Один промахнулся и упал между бортом и берегом, но ему удалось ухватиться одной рукой за самую верхнюю доску обшивки, и он вцепился в нее, а второй приземлился позади меня и ударил в живот коротким мечом.

Осферт снова взобрался на палубу Яркой Птицы и направлялся ко мне на выручку в тот момент, когда я отразил удар меча топором. Первый воин замахнулся снова, его клинок скользнул по моим ногам, но лезвие остановили железные полоски, вшитые в кожу моих сапог.

Второй воин ушибся, когда прыгал, возможно у него была сломана лодыжка, так как он, кажется, не мог стоять. Он повернулся лицом к Осферту, который отбил его меч в сторону, а затем сам нанес удар.

Второй запаниковал, и я столкнул его обратно в воду. Я снова ударил топором по канату, и он лопнул. Палуба чуть не ушла из под моих ног, когда Яркая Птица отошла от берега. Человек, вцепившийся в его борт, разомкнул руки. Воин, раненный Осфертом, умирал, его кровь выплескивалась на камни балласта.

— Благодарю, — сказал я Осферту. Река несла Яркую Птицу и Детище Тюра вниз по течению, подальше от огня, который пылал ярче и горячее, чем когда-либо, его дым заполнил все небо и затмил звезды.

Мы положили трут, уголь и последнюю жаровню на палубу Яркой Птицы. Я перевернул жаровню, выждав достаточно, чтобы увидеть, как тлеющий уголь вспыхнул, а потом поднялся на Детище Тюра. Яркую Птицу отпустили в свободное плавание.

Двенадцать моих людей уже взялись за весла и оттащили меньший корабль от большего. Я опустил рулевое весло в паз на корме и оперся на него, направляя Детище Тюра в центр реки, и в этот момент с берега прилетел, отражая блики огня на своем лезвии, топор и, не причинив никому вреда, шлепнулся в воду позади нас.

— Поставьте голову орла! — крикнул я своим людям.

— Кьяртан! — Фритхоф верхом на высоком вороном жеребце легким галопом скакал по берегу вровень с нами. Это один из его людей бросил топор, а теперь другой запустил копье, которое также погрузилось в реку. — Кьяртан!

— Мои имя Утред, — крикнул я ему в ответ. — Утред Беббанбургский!

— Что? — прокричал он в ответ.

— Утред Беббанбургский! Поприветствуй от моего имени ярла Сигурда!

— Ублюдок!

— Передайте соплежую, которого вы называете лордом, чтобы больше не пытался меня убить!

Фритхофу и его людям пришлось остановиться, потому что их путь пересек приток реки. Он проклинал меня, но его голос растаял по мере того, как мы гребли.

Небо позади нас освещали отблески горевшего флота Сигурда. Не все корабли загорелись, и, не сомневаюсь, что воины Фритхофа спасут один-два, а то и больше, из ада, разверзнувшегося ночью. Они хотели бы преследовать нас, именно поэтому Яркая Птица полыхала, дрейфуя позади.

Драккар развернулся по течению, языки пламени раскачивались внутри его стройного корпуса. Корабль в конце концов затонет, дым сменится паром, и обломки, надеюсь, перекроют фарватер. Я помахал рукой Фритхофу и рассмеялся. Сигурд будет в ярости, когда поймет, что его обманули, и не просто обманули, а оставили в дураках. Его драгоценный флот превратился в пепел.

Позади река отсвечивала красным, а впереди серебрилась в лунном свете. Нас быстро несло течением, и хватало всего полудюжины весел, чтобы держаться на курсе. Я правил к внешней стороны излучин, где река была глубже, и все время с опасением ждал зловещего толчка киля об ил, но боги были на нашей стороне, и Детище Тюра быстро ускользал от гигантского зарева, стоявшего над Снотенгахамом.

Мы двигались быстрее любой лошади, поэтому я и купил корабль, чтобы совершить побег, и у нас было огромное преимущество перед любой лодкой, которая попыталась бы преследовать нас. Какое-то время Яркая Птица дрейфовала неподалеку, затем, спустя час, корабль остановился, хотя пламя еще полыхало над излучинами. Затем и оно угасло, и я предположил, что корабль затонул, и надеялся, что его обломки перекроют русло. Мы продолжали путь.

— Чего мы добились, господин? — спросил Осферт. Он стоял подле меня, на маленькой палубе, на корме Детища Тюра.

— Мы оставили Сигурда в дураках, — сказал я.

— Но он не дурак.

Я знал, что Осферт недоволен. Он не был трусом, но он подобно своему отцу считал, что в войне побеждает ум, и человек должен обдумывать путь к победе. Однако война, как правило, связана с эмоциями.

— Я хочу, чтобы датчане боялись нас, — сказал я.

— Они и так боятся.

— А теперь боятся еще больше, — сказал я. — Ни один датчанин не может напасть на Мерсию или Уэссекс, зная, что его дом в безопасности. Мы показали, что можем пробираться вглубь их земель.

— Или мы разбудили в них жажду мести, — предположил Осферт.

— Мести? — спросил я. — Ты думаешь, что датчане собирались оставить нас в покое?

— Я боюсь, что они нападут на Мерсию, — ответил он, — из мести.