Смерть леди Далгат. Исчезновение дочери Уинтера

– Спасибо, – произнес Шервуд.

Это слово вырвалось само собой. Он проиграл в голове десяток различных сценариев; в мыслях и обвинительно нацеливал на нее кисть и с рыданиями падал на колени у ног госпожи, но так и не решил, как поступит, если она действительно придет. Теперь Шервуд знал и обрадовался простоте своего выбора: это было намного лучше слез.

– За что? – холодно спросила леди Далгат, не отрывая взгляда от люстры.

– Честно говоря, сам не знаю.

– Не знаете, за что благодарите меня?

– За то, что вернули мне мое имущество, но… я не знаю, что именно вы сделали или как вы это сделали. И потому я благодарю вас за этот дар, но неизвестно, в чем он заключается. В этом есть какой-то смысл?

– Нет.

– Но вы восстановили мой мольберт, кисти и краски.

Леди Далгат осмотрела его инструменты, сжав губы и прищурившись:

– Ах да. Они новые?

– Вовсе нет. Те же самые, что были уничтожены. Каким-то образом вам удалось собрать их в единое целое, вплоть до последней собольей шерстинки в кисти.

– О чем вы говорите?

– Если это не вы, зачем же пришли сюда?

Она вновь перевела взгляд на люстру.

– По привычке.

– Вот как?

– Да. По правде сказать, я забыла о вашем вчерашнем несчастье. Вы давно заставляете меня это делать, и я уже действую машинально, что, если подумать, вызывает серьезные опасения. Вы должны поскорее закончить эту глупую картину, чтобы утро вновь принадлежало мне. Это тянется слишком долго.

Леди Далгат вскинула подбородок, и ее лицо стало непроницаемым.

– Я вас знаю, – сказал Шервуд. Вновь слова вылетели сами по себе, будто от его мыслей к языку тянулась труба, и кто-то открыл кран.

– Нет, не знаете, – возразила она.

– Вижу, какая вы на самом деле. Вижу то, что вы столь отчаянно пытаетесь скрыть ото всех. Вижу очень хорошо – и это прекрасное зрелище.

– Если бы вы действительно хорошо меня знали, то не сочли бы меня прекрасной.

– Но я знаю, и вы… прекрасны, и восхитительны, и умны, и… и я… – Шервуд замолчал, посмотрел на восстановленный мольберт, на стоявшее перед ним чудо, и послал осторожность к чертям. – Я люблю вас, Ниса.

Ну вот. Ему показалось, будто он избавился от некоего яда, который неделями отравлял его. Эти слова наполнили Шервуда облегчением и радостью. Эйфория длилась всего мгновение, затем реальность обрушилась на него.

Что я натворил?

Он ожидал гнева или насмешки. В первом случае стража выбросит его из замка. Во втором – у него разорвется сердце. Но Ниса Далгат медленно опустила голову и посмотрела на него. В ее взгляде читалась жалость, глубокая, неизбывная печаль, столь мучительная, что Шервуд содрогнулся. Ее губы на грустном, измученном лице слабо улыбнулись.

– Вы меня не знаете, Шервуд. Никто не знает – и никогда не узнает. Просто пишите картину. Справитесь?

Он кивнул, ощущая внутри ужасную пустоту.

* * *

Шервуд вынес обед во двор и уселся на траву. День был прекрасным – как и любой другой день с его прибытия в Далгат. Здесь никогда не идет дождь. Он понял это лишь сейчас и удивился, что не заметил этого раньше. Небо всегда было синим, дул легкий, теплый ветерок, и никогда не было жарко. Шервуд сидел в тени южной стены, рядом с заросшими сорняками обломками рухнувшей башни, где трудно было косить траву. Прислонившись спиной к одному из огромных каменных блоков, он вытянул ноги по направлению к статуе целующихся мужчины и женщины. Из всех чудесных произведений искусства замка Далгат это было его любимым. Две фигуры переплетались и сливались в единое целое у основания, словно древесный ствол, из которого, точно две пряди расплетенного каната, возникали тела мужчины и женщины. Они застыли в объятии на грани поцелуя, их губы почти соприкасались, глаза были закрыты, на лицах читался восторг.

Статуя стояла в высокой траве, за буйно разросшимся кустом и одиноким деревом. Здесь никто не бывал, не приходил на эту сторону замка, и поначалу Шервуд сокрушался заброшенности статуи. Ему казалось, что другие тоже должны увидеть ее красоту и невероятную артистичность, которая выходила за рамки простого изображения человека и парила над реальностью в царстве идеалов. Неприкрытые эмоции рождались из холодного камня; эта статуя олицетворяла миг влечения и триумфа, страсти и любви.

К чему еще стремиться в любом искусстве, как не к тому, чтобы уловить не просто истину, но истину, достойную быть увиденной, истину, которая несет утешение, радость или понимание, заставляет сердце дрогнуть или замереть?

Шли недели, и постепенно Шервуд начал считать этот забытый уголок, этот мирный оазис тихого одиночества своим. Он ценил его уединенность. Статуя – вдохновенные любовники, затерявшиеся в сорных травах забытого прошлого – давала ему надежду на будущее. Иногда, при определенном освещении, Шервуду казалось, будто женщина немного напоминает Нису. Скулы были слишком высокими и резкими, лицо – вытянутым, однако он смотрел не просто глазами.

Он услышал шелест травы и с удивлением увидел, что к нему приближается Рисса Лин. На сей раз без ведер. В руке она держала свернутый пергамент.