Смерть, любовь и мужчины Елены Майоровой

Лена опять звонит на пейджер Олега Василькова: «Приезжай. Я погибаю». Видимо, она надеется, что его молодость, оптимизм, его влюбленность может спасти. Лена закурила, присела, задумалась. А вдруг он приедет? И увидит, что она жива и здорова? Что она скажет? Да, собственно, ему не привыкать ее откачивать. Он и сам-то зашитый, вынужденный трезвенник. Водка кончилась, не появилось даже легкого опьянения. Нервический спазм по-прежнему сжимает горло и грудь. Но выйти из дому не представляется возможным. Попросить кого-то сбегать в магазин — тоже.

В дверь опять звонят. Это водитель, которого прислал Александр Орлов, режиссер картины «На ножах». Лена смотрит на него страдальческими глазами и умело сипит: «Я заболела. Скажите, чтоб перенесли на понедельник». Водитель уходит.

Лена смотрит на зашторенное окно огромными глазами и понимает, что она в квартире не одна. Беда загнала сейчас ее в ловушку. Ее вина, грехи, комплексы, обиды — все они собрались здесь и сейчас не случайно. Она берет первую попавшуюся газету со своим интервью и читает: «Елена — это факел, горящая. Мне нравится мое имя». Она уже не помнит, сама ли это вычитала или Сережа подсказал. В два часа дня Лена выходит из квартиры и звонит в ближайшую дверь. Ей открывают и смотрят без особой радости. Она улыбается: «Что-то у меня крыша едет». В ответ — молчание. Она смущенно пожимает плечами и уходит. Дома опять звонит кому-то из группы фильма «Странное время», говорит, что не может найти Олега.

Лена приходит на кухню, берет спичечный коробок и зажигает спичку. Как Глафира в сериале «На ножах». Смотрит на маленькое пламя, пока спичка не сгорела дотла. Это красиво. Это прямолинейно и страшно. Это никто не забудет. И, наверное, только огонь уничтожит ее боль.

Она вошла в спальню, открыла шкаф, потянулась за обычной, повседневной одеждой — простые юбки, кофточки, брюки. Но вдруг решительно все отодвинула и достала длинное, в пол, шелковое платье «в облипку». Они купили его с Сергеем в Америке. Оно ей невероятно шло. Она надела его на голое тело и подошла к зеркалу: «Говоришь, богиня? А что. Не шалашовка». В гостиную Лена пришла медленно, как будто платье заставляло ее экономить движения. Она думала о том, что ей сейчас понадобится много сил. Она достала с полки бутылку с авиационным керосином, который Сережа специально доставал для редкой, антикварной керосиновой лампы. Она обильно и равномерно полила платье керосином, последние капли, оставшиеся на ладонях, нанесла на вымытые волосы. А затем ваяла на кухне коробок со спичками.

Один из соседей потом расскажет, что видел в глазок, как Лена одну за другой зажигает спички. Они ломались, сгорали в ее руках. Сосед подумал, что она вышла покурить. Он не видел, как пропитанное керосином платье все же загорелось, как огонь потянулся к лицу, волосам. В это время Елена уже шла неторопливым шагом с шестого этажа вниз. Во многих квартирах были люди, но она не позвонила ни в одну дверь. На третьем этаже, кроме гари и обгорелой кожи, — следы крови. Видимо, там она упала. Из подъезда вышла уже без платья. Оно превратилось в коричневую корку, вожженную в кожу. Волос не было, на лице живыми оставались только глаза. Рядом была Тверская с обилием людей, машин, где была возможна помощь. Но она пошла через арки, дворами, к театру Моссовета. Она остановилась перед вахтершей Галиной Михайловной, которая, конечно, ее не узнала, взглянула пронзительно и страшно. И упала. Потом появился участковый милиционер. Видимо, кто-то из соседей все-таки ему позвонил, он вызвал «скорую», которая повезла Елену Майорову в Институт Склифасовского. Когда ее там снимали с носилок, одна медсестра сказала: «На артистку одну похожа».

— Я — артистка, — сказала Лена.

Ее привезли в пять часов. Врачи сразу стали искать родственников, знакомых. В девятнадцать сорок Елена Майорова покинула землю. Она оставила тем, кто ее знал, страшное наследство: муки, сомнения, вопросы без ответа.

Сначала церковь отказалась отпевать Майорову, поскольку самоубийцы — грешники. Для мужа Сергея это был невыносимый момент. Он считал, что их брак так трагически закончился во многом из-за того, что они не обвенчались. Задним числом пришлось найти свидетелей, которые якобы слышали слово: «Помогите». В театре Моссовета кто-то даже сказал, что Лена произнесла: «Прости меня, Господи. Прости, Сережа». Вряд ли это было возможно хотя бы по причине адской боли. Могла кричать в первые минуты, но не закричала. А потом… Потом факелы догорают молча.