Смерть, любовь и мужчины Елены Майоровой

— Лена, вы как актриса счастливы?

— Я очень довольна. Я снималась два года в экранизации Лескова «На ножах». Это очень серьезная работа, настоящая. Правда, я играю там роль очень необычную для себя — роковой женщины, женщины зла.

— И вы взялись за нее?

— Взялась. Потому что я — камикадзе. Потому что моя профессия… как вам сказать… я должна зло воплотить, чтобы на моем, точнее, моей героини, примере люди это зло возненавидели. Иные актрисы говорят, что на их судьбу роль не действует. Может быть, они такие актрисы… не знаю. На меня все роли действуют. Все! Потому что моим же сердцем, моими же легкими, почками, печенью эта героиня будет жить и говорить. У артистов очень опасная профессия. И я просила благословения у батюшки в церкви. Он долго, долго думал. Потому что слишком много всего накопилось — мои грехи человеческие плюс еще эта роль. В общем, он благословил меня. Глафира же смирилась, поняла всю бездну, в которую она попала по своей гордыне, жажде денег. Она — убийца косвенный. Но я увлеклась, когда играла эту роль. Даже пришлось заглушать все это спиртным, понимаете? Потому что после Глафиры я не могла вернуться в себя. Это была какая-то мистика. Я стала злобная, властная, агрессивная. Мне тогда нужно было просто прийти в себя. Каким образом? Посредником было спиртное. Сейчас эта роль кончилась, и такой проблемы у меня нет.

— Елена, любовь, по-вашему, это что такое?

— Одухотворенность, осмысленность какая-то. Если любишь, ты миришься со всем, принимаешь человека. Помогаешь ему. Ведь мы же не умеем любить. Об этом наш фильм «Странное время». Мы все пытаемся любить, стремимся, мечтаем о любви. Но когда она приходит, мы все равно несчастны. Иногда я думаю, что умею любить. Иногда кажется — не умею. Да, конечно, привычка — муж, семья. Тут уж никуда не денешься. Муж — это понятие. Друг, любовник, отец и ребенок — все в одном лице.

— Но ведь это еще и половинка. Это, по сути, и вы сами. Или нет?

— Нет, конечно. Половинка — только потому, что спутник жизни. Мы делим с ним радости и горести этой жизни вместе. Но он, конечно, не моя половина. Он — совсем другой человек. Я знаю, что такое — резать по живому любовь. Было так: я влюблялась, а в меня — нет. В молодости так было… Это значит, что я не в того человека влюблялась.

— Как же не в того? Это же сердце, ему не прикажешь?

— Прикажешь! Я научилась приказывать сердцу. От этого я стала сильнее и мудрее».

Сергей Шерстюк после гибели Елены понял, что он всего лишь половинка. Что сердцу приказать невозможно. Что смерть — не конец, а начало другого, по-прежнему совместного существования. Только более глубокого, страшного, обнаженного. Как он ее любил! Так любят раз в тысячу лет. Его сестра Светлана рассказывала, что не ожидала от него такого чувства. В предыдущем опыте, — говорила она, — были совсем другие отношения. Он считал, что женщины должны носить его на руках. «А тут — все наоборот… Лена любила сначала театр, а потом Сергея». Знала ли Елена о глубине его чувства? О том, что в такой степени, в какой живым женщинам мужчины не признаются. По крайней мере — регулярно, каждый день. Его дневники последних девяти месяцев жизни, обращенные к ней, — это литература неземного уровня, последнего вздоха и живой страсти без конца и края. Если пройти это море отчаяния, паники и боли, можно оказаться на берегу Любви. Можно понять, что это такое — любовь. Они жили как два очень близких человека, в чем-то очень похожих, в чем-то разных. У них были любимые занятия, общие привычки. Они оба были ранимыми, возбудимыми, гиперэмоциональными. Иногда оба, вместе или порознь, искали спасение в спиртном. Говорили друг другу не только то, что хотели друг от друга слышать. Мучились периодами непонимания, приступами ревности, страдали от обид, унижения, мнительности и комплексов. У них были ссоры и скандалы, несмотря на то, что ни один из их не нашел бы для себя более подходящей пары. Половинки. В ссорах они подбирали беспощадные слова, сознательно причиняли боль друг другу. Так бывает, когда люди уверены в том, что потом сумеют забрать эти слова обратно. Что ничто не способно навредить любви. Наверное, это своего рода безмятежность. Елена не могла не понимать, как много значит для мужа. Она в любом сценарии в первую очередь читала подтекст, в пьесах находила смысл между строк. В том, неопубликованном интервью она старается правильно выстроить систему отношений, легко произносит слова: «привычка», «он — совсем другой человек». Там есть еще такая фраза: «Вот я вижу: кто-то на меня смотрит. Мое дело — откликнуться или нет. Я не откликаюсь. Я говорю себе: «Лена! У тебя есть человек, которого ты должна любить, — муж! И ты люби его. А вот этого — не надо! Это не твое». И это правда».